– Сама поставь…

– Нина Ивановна, спасибо, не нужно чаю. Нас с вами Красильщиков ждет.

– Андрей Михалыч? А он-то что?

– Он нас ждет, – повторил Макар. – Василий, и вас тоже.

Бродяга заартачился, но Худякова одним взглядом успокоила его.

– Душегрейку мне подай, милый… И клюку.

– Нина Ивановна, зачем вам клюка? – спросил Илюшин. – Вы же не хромаете.

– Муж мой прихрамывал. – Худякова вышла вместе с ними. – Палка от него осталась. Я как начала с ней ходить, так и не отвыкла.

Пальцы крепко обхватили деревянный набалдашник.

– А ты, поди, думал, что за этим секрет какой? Нету никакого секрета, Макар. Простые мы люди, без всякого двойного дна.

Возле горниста Илюшин попросил подождать его пару минут, забежал во двор Маркеловой и вышел в сопровождении Татьяны. Худякова поджала губы и ничего не сказала. Василий молча отвернулся. Бабкин многое бы отдал за то, чтобы узнать, какими словами Илюшин уговорил художницу идти вместе с ними.

Странная процессия медленно двигалась по Камышовке. Впереди быстро и легко шагал Макар, в стороне – Татьяна Маркелова в своей ярко-желтой куртке, неуместной на фоне окружающего сдержанного пейзажа, как воздушный шарик в колумбарии. Худякова и Василий чинно шли посреди дороги, плечом к плечу, неуловимо похожие друг на друга, как супруги в старости. Замыкал шествие Бабкин, словно отрезая путь к отступлению.

Редкие прохожие оборачивались и провожали их недоуменными взглядами.

Дойдя до терема, Илюшин громко постучал. Дверь открыл Красильщиков и несколько секунд изумленно обводил взглядом всю компанию. Бабкин рассмеялся бы, глядя на его ошарашенное лицо, если бы не знал, о чем сейчас скажет ему Макар.

– А ты ведь, милый, соврал, – проскрипела за спиной Илюшина Нина Ивановна, проницательно вглядываясь в хозяина дома. – Не ждал нас Андрей Михалыч…

– Соврал. Андрей Михайлович, у меня к вам разговор.

– Я думал, вы уехали!

– Приехали обратно.

– Письмо позвало в дорогу, – буркнул Сергей.

– Давайте во двор выйдем, – попросил Илюшин.

Они послушно двинулись за ним: как дети за воспитательницей, подумал Бабкин, и сквозь их видимую враждебность и закрытость, сквозь их нежелание слушать Макара и подчиняться ему пробивались робость и страх: они побаивались его, сами не зная почему. Даже Красильщиков побаивался.

Илюшин вывел их на расчищенную площадку возле пруда. Мостки спускались в воду, у берега толкались прозрачные льдинки, и снова невесть откуда пахло яблоками и соломой.

– Ну? И что это за кружок по интересам? – хмуро спросил Красильщиков, избегая смотреть на Маркелову.

Василий грубо, с силой поскреб ногтями щетинистую щеку и сплюнул. Худякова двумя руками оперлась на клюку.

– Я вас собрал, потому что то, что я скажу, касается каждого. – Макар оглядел их всех, задержав взгляд на старухе. Она встретила его со спокойной твердостью, едва заметно откинув голову назад и выпятив острый подбородок. – Пятнадцатого августа, как вы все знаете, была убита Вера Бакшаева…

– …предполагаете, а не знаете, – поправила Худякова. – Труп где? Нету трупа! Бегает, поди, Вера эта по мужикам, водку хлещет.

Маркелова еще глубже запахнулась в куртку.

– Нет, – сказал Илюшин. – Не бегает и не хлещет. Ее история закончилась. С одной стороны, это хорошо. Вера Бакшаева была дурная женщина. Двадцать пять лет назад она стала жертвой преступления: один из тех, кто ухаживал за Верой, сжег ее дом и убил Леонида Возняка. Она видела, кто это сделал, но ради денег оклеветала невиновного. Две жизни оказались разрушены: ваша, Нина Ивановна, и вашего сына.

Худякова промолчала, едва заметно дернув губой.

– С другой стороны, убийство Бакшаевой – худшее, что могло случиться со всеми вами.

Василий откровенно усмехнулся, словно говоря: мало ты, парень, видал в этой жизни; бывает и похуже.

– Два часа назад вон на том крыльце уважаемая Татьяна Сергеевна призналась, что это она убила Веру, – сказал Макар.

Худякова явственно вздрогнула и уставилась на художницу. Василий сделал шаг вперед.

– Они ничего не докажут! – торопливо сказала Маркелова. – Мне ничего не будет! Это недоказуемо! Слышите? – она нервно дергала воротник куртки. – Недоказуемо!

– Таня… – пытался остановить ее Красильщиков.

– Да, убила! Не хотела Андрею такой жизни, как… нет, не важно, не имеет значения… убила – и все! И хватит об этом! Ее никогда не найдут!

Последние слова она выкрикнула с такой силой, какой Бабкин и не подозревал в ней. Словно волна прокатилась от этой женщины, окатив жаром каждого из них.

– Таня… – начал Василий.

– А ты молчи! – Она сжала кулаки и шагнула ему навстречу. – Дрянь! Нина Ивановна тебя щадит… свои грехи через тебя замолить хочет. Тебя здесь вообще не должно быть!

– Таня, что ты… зачем ты…

– Это игра, Андрей Михайлович, – сказал Илюшин. – Татьяна, вы можете уже перестать, правда.

Она растерянно замолчала.

– Удивительная вещь – чувство вины, – задумчиво сказал в пространство Илюшин. – Оно и само по себе толкает людей на невообразимые поступки. А уж если его помножить на чувство долга, получается совсем уж дьявольская смесь. Вы назвали меня глупым, – обернулся он к художнице, – и были абсолютно правы. Я дурак, потому что решил, будто вы хотите заполучить мужчину с большим красивым домом. Это же было очевидно! Лежало на поверхности! Мне в голову не пришло, что вас так сильно покалечило событиями двадцатипятилетней давности.

– Нет… все неправда…

– Сколько вам было? – перебил он. – Десять лет? Девять? И что он сказал вам? Чем пригрозил, ну, признайтесь уже! Я знаю, вы панически его боялись, потому что ваш поступок можно объяснить только страхом ребенка перед могущественным взрослым. Но все-таки – что именно? – Макар прищурился, словно пытаясь разглядеть что-то перед собой. – Будь я на его месте, сказал бы, что пристрелю ваших близких и ничего мне за это не сделают.

Судорожный вздох. Она стояла, тяжело дыша, и Бабкин испугался: не упала бы.

– Что происходит? – Красильщиков кинулся к ней, схватил за руку. – Макар! Таня!

Худякова и Василий замерли, не сводя с нее глаз.

– А вы не знали, да? – Илюшин сочувственно взглянул на старуху и бродягу. – Ну, правда: неужели вам в голову не пришло, что ребенок отказался дать показания в суде, потому что его запугали?

– Показания? – Красильщиков вытер вспотевший лоб и умоляюще посмотрел на Бабкина. – Сергей! Пожалуйста! Ну что такое, господи…

Бабкин вздохнул.

– Иван Худяков, которого Вера обвинила в поджоге и убийстве, утверждал, что не мог ничего поджечь, потому что был в лесу, – сказал он. – И сослался на ребенка, вместе с которым они собирали птичьи яйца. А ребенок… Ну, ребенок не подтвердил.