Лестница была такая, что по ней и ходить-то было совестно – не ровен час, поцарапаешь. Камень драгоценный, а не лестница. Да, кто-то умел раньше красиво строить, а кто-то умел красиво жить.

Мраморная балюстрада начиналась двумя огромными декоративными чашами, в которых, кроме праха, уже ничего не осталось. Но даже этот древний прах имел волшебный, ни с чем не сравнимый аромат.

С того места, где стоял Кузьма, лестница была видна не целиком, а только до сороковой ступеньки. Если память не изменяла ему, примерно столько же оставалось до выхода на поверхность, то есть до Грани.

– Обыскать все закоулки, сколько их здесь ни есть, – приказал Кузьма. – Для этого разбиться на пары. Один светляк, один метростроевец.

Такая команда, конечно, не могла понравиться ни тем, ни другим, однако возражать никто не посмел. Слишком уж неоспорим стал за последние дни авторитет проводника, да и вид Юрка, успевшего в кровь искусать губы, не настраивал на препирательства.

Осмотр смежных помещений много времени не занял и ничего не дал, если не считать еще одной сверкающей цепи, пополнившей добычу светляка-целебника.

– Теперь я схожу наверх, – сказал Кузьма, когда отряд вновь собрался возле него.

– И я с тобой! – сразу же заявил Юрок.

– Нет, я один. Ты оставайся здесь и глаз не спускай с этих четверых. Если что, действуй решительно. – Кузьма похлопал себя по тому месту, где у Юрка был спрятан пистолет. – Но голову не теряй.

Держа в правой руке посох, а в левой – факел, он стал неторопливо подниматься по лестнице. Люди, побывавшие здесь прежде, должны были оставить после себя немало следов, но разглядеть их мешал всякий сор, принесенный сверху ливневыми водами.

Где-то на подходе к тридцатой ступеньке кольнуло в сердце, чего раньше с Кузьмой никогда не случалось. Потом телом овладела странная расслабленность, как будто бы мышцы и двигательные центры мозга вступили между собой в разлад.

Но это было только начало. После сороковой ступеньки он испытал весь набор удовольствий, которыми Грань приветствовала всех, кто имел смелость к ней приблизиться, – и тошноту, и головокружение, и потерю ориентации. Легким уже не хватало воздуха. Да и огонь факела выглядел сейчас совсем иначе, чем прежде (впрочем, это могло быть лишь очередной зрительной иллюзией).

Все эти неприятные ощущения можно было ослабить, до предела снизив скорость передвижения и отдыхая на каждой ступеньке, однако Кузьма спешил. Сверху тянуло удивительной свежестью, но даже она не могла прояснить сознание.

На семидесятой ступеньке Кузьма вынужден был присесть. Дальше он уже полз на четвереньках, стараясь не делать резких движений головой, словно бы та была кастрюлей без крышки, доверху наполненной жидкой похлебкой.

Впереди медленно разгоралось тусклое пятно света. Кузьма по-прежнему соображал плохо, но не мог не подивиться наблюдательности светляка – действительно, эта картина очень напоминала огонь свечи, оказавшейся за водяной завесой.

Скоро факел стал не нужен, и он отбросил его в сторону. Верхние ступеньки лестницы уходили в какую-то слабо светящуюся субстанцию, желтовато-серую, как гноище, и на глаз куда более плотную, чем дым или туман. Она была составной частью Грани, и при желании к ее поверхности – изменчивой, слегка колеблющейся, местами плавно прогибающейся, а местами, наоборот, вспучивающейся – можно было притронуться рукой.

В понимании Кузьмы материя могла существовать лишь в виде воды, огня, твердого грунта и воздуха (даже о снеге и льде он знал исключительно понаслышке), но то, что подобно крыше нависало сейчас над ним, представляло собой нечто совсем иное.

Единственно, с чем он мог сравнить это странное вещество, не похожее ни на хлябь, ни на твердь, пропускающее свет, но убивающее все живое, был свиной студень, которым его иногда потчевали катакомбники (есть у человеческой натуры такое свойство – находить тривиальные аналогии для любого сверхъестественного явления).

В глубине этого загадочного студня смутно угадывались силуэты чаш, идентичные тем, что остались внизу. Здесь они венчали балюстраду. Рассмотреть какие-либо иные детали не удавалось. Никто не отзывался и на оклики, сделанные скорее для очистки совести, чем с надеждой на ответ.

Тогда Кузьма подобрался к Грани как можно ближе, сунул туда посох – поверхность студня упруго подалась чуть назад – и принялся шарить по верхним ступенькам. Однако единственной его добычей стали какие-то бурые ошметки – скорее всего остатки ковровой дорожки, некогда лежавшей здесь.

Кузьма медленно пополз вправо, продолжая ощупывать посохом все, до чего только можно было дотянуться. Он не надеялся на быстрый успех и весьма удивился, обнаружив у самой балюстрады нечто куда более мягкое, чем мрамор.

Первые попытки стащить находку вниз или хотя бы сдвинуть ее с места успехом не увенчались – ведь в руках у него был все же не багор, а обыкновенный посох, чей закаленный наконечник можно было сломать, но отнюдь не загнуть крючком.

Спешка тут помочь не могла, и Кузьма решил немного выждать, чтобы капризный организм смог приспособиться к непривычным условиям. Заодно не мешало бы и пораскинуть мозгами.

Если в этом убийственном студне действительно находится Колян Самурай, то какая, извините за выражение, зараза смогла его туда загнать? Стремление порисоваться? Обычное для темнушников молодечество? Ну уж нет! Ухарь – это еще не самоубийца.

Заблудиться он тоже не мог, ведь Грань относится к тем врагам, которые заранее предупреждают о своем приближении.

Тогда остается только одна причина – умопомешательство…

Спустя полчаса, когда в голове немного прояснилось, сердце перестало трепетать, как попавший в ловушку мышонок, а к мышцам вернулась хоть какая-то сила, Кузьма вновь взялся за посох.

На этот раз его старания привели к тому, что вниз скатился ботинок – типичная обувь темнушника, снабженная толстенной подошвой и добросовестно окованная металлом. На ноге такой ботинок держался как влитой, но Кузьме, по-видимому, помогло то обстоятельство, что наконечник посоха угодил в декоративное кольцо, украшавшее голенище.

Теперь никаких сомнений не оставалось. Всего в полутора-двух метрах от Кузьмы лежал темнушник по имени Колян Самурай, ничем особым себя в походе не проявивший и неизвестно по какой причине совершивший столь опрометчивый поступок.

Теперь ко всем проблемам Кузьмы добавилась еще одна – как извлечь тело Коляна из этого проклятого студня? Сделать сие нужно было не из побуждений человеколюбия, а ради определения причины смерти (вдруг беднягу зарезали еще на ступеньках лестницы, а сюда бросили лишь для отвода глаз?).

Посох для этой цели определенно не годился, в чем Кузьма уже успел убедиться.

Надо полагать, что к этому времени его голова соображала почти нормально, поскольку ее вдруг посетила одна очень простая, но толковая мысль.

– Эй! – крикнул он вниз, сложив ладони рупором. – Отзовись кто-нибудь!