– Я слышала, ты называл имя немки, – сказала она и села на кровать.

Он выключил звуковой файл, снял с головы наушники и повернулся к ней.

– Ее выпустили, – сообщил он, – у шлагбаума, где их похитили. Она пошла назад в сторону Либоя, и ее нашел один из военных патрулей прямо перед городом.

Анника засунула ладони себе под бедра и попыталась разобраться, какое чувство испытала от услышанного известия. Облегчения? Несправедливости? Безразличия? Но так и не поняла.

– С ней отчасти обращались так же, как и с англичанкой. Охранники изнасиловали ее и оставшихся заложников-мужчин заставляли… хотя Томас отказался. И вожак похитителей отрубил ему левую руку своим мачете.

Анника посмотрела в сторону окна. Но увидела в нем лишь собственное отражение, как в зеркале.

– Утром ее посадили в автомобиль, катали несколько часов и выбросили у шлагбаума.

– Когда это случилось?

– Изнасилование? Вчера утром.

Томас потерял левую руку уже сутки с половиной назад.

Анника встала, пошла в гостиную и принесла видеокамеру.

– Ты можешь повторить это еще раз, пожалуйста?

Халениус посмотрел на нее. Она подняла камеру, проверила его изображение на откидном дисплее и подняла большой палец, чтобы он начинал.

– Меня зовут Джимми Халениус, – сказал он и посмотрел в объектив. – Я сижу в спальне Анники Бенгтзон и пытаюсь помочь ей вернуть мужа.

– Я имела в виду, что касается немки, – вмешалась в его монолог Анника.

– Я раньше часто представлял себя здесь, – продолжил он, – в ее спальне, но не при таких обстоятельствах.

Она не опускала камеру, ждала.

Халениус отвел глаза в сторону, но только на короткое время, а потом их взгляды встретились через дисплей.

– Хельгу Вольф нашли около Либоя вчера вечером, изможденную, исхудавшую, но без других физических повреждений. Пока неясно, выплачивался ли выкуп за ее освобождение, но именно такой вывод напрашивается.

– Очень уж скучно у тебя все звучит, – констатировала Анника и опустила камеру.

Халениус выключил свой компьютер.

– Пожалуй, я пойду домой и посплю немного, – сказал он.

– Но что случится, если они позвонят? – спросила Анника, держа видеокамеру в одной руке сбоку от себя.

– Я подсоединю твою стационарную линию к моему мобильнику.

Халениус поднялся и стал собирать свои вещи. Она повернулась и пошла в гостиную, выключила камеру и положила ее на придиванный столик.

– Ты разговаривал со своими детьми сегодня? – поинтересовалась она.

Он вошел к ней в комнату и надел пиджак.

– Дважды. Они купались на пляже в Кэмпс-Бэйе.

– Твоя подруга, – сказала Анника, – кто она?

Халениус остановился перед ней.

– Таня? Аналитик Института внешней политики, а что?

– Вы живете вместе?

Он помрачнел.

– Ей никак не расстаться со своей квартирой.

От него исходил жар, как от камина. Она не уступала ему дорогу, пусть, казалось, сама вот-вот вспыхнет огнем.

– Ты любишь ее?

Халениус сделал шаг в сторону в попытке обойти ее, Анника повторила его движение и положила руку ему на грудь.

– Не уходи, – попросила она.

Его грудная клетка опускалась и поднималась под ее ладонью.

– Я хочу, чтобы ты остался.

Анника положила вторую руку ему на щеку, ощутила шершавость его щетины, шагнула к нему и поцеловала. Он не шевелился, но она чувствовала, как сердце колотится у него в груди. Она стояла вплотную к нему, обнимая за плечи.

Если бы он оттолкнул ее от себя сейчас, она бы умерла.

Но он обхватил ее за талию обеими руками, а потом одной из них прижал к себе, а другой взял за затылок. Ее пальцы впились ему в плечи, и у нее перехватило дыхание. Она провела пальцами ему по волосам и поцеловала его в губы, и он ответил ей. Она перевела дух и встретила его взгляд, тяжелый и хмурый. Он рукой убрал волосы с ее лица, а она расстегнула пуговицы на его рубашке, стащила с него пиджак, и тот приземлился на видеокамеру.

– Мы не можем, – прошептал он.

– Можем, – сказала она.

Если она и была в чем-то уверена как раз сейчас, то именно в этом. Она стащила с себя блузку и расстегнула бюстгальтер, уронила их на пол и стала гладить ему спину, его кожа оказалась сухой и горячей. Она почувствовала, как он коснулся ее груди, сжал сосок, и у нее потемнело в глазах. Джимми, Джимми, Джимми с Химмельсталундсвеген в Норчёпинге, кузен Роланда, постоянно носившего ее фотографию в своем бумажнике. Он стащил с нее джинсы и мягко подтолкнул к дивану, стал ласкать ей бедра и лоно сильными и теплыми пальцами, а когда вошел в нее, она напряглась на мгновение, а потом полностью расслабилась и просто купалась в океане удовольствия, которому, казалось, не будет конца.

Мужчину задержали у него дома на Бюэльвсвеген в Баггармоссене в 6.32. Он как раз собирался расправиться с тарелкой овсяной каши с брусничным вареньем и молоком, двумя бутербродами с копченой колбасой и чашкой кофе с тремя кусочками сахара, когда полиция позвонила в дверь. Операция прошла без эксцессов. В качестве единственного возражения на предложение последовать за ними мужчина посетовал, что его завтрак успеет остыть, прежде чем он вернется.

«Он, конечно, успеет более чем остыть, – подумал Андерс Шюман и отложил в сторону гранки статьи. «Квельспрессен», что касается создания самого серийного убийцы и репортажа о его аресте, подошла к делу основательно и скрупулезно. Главный редактор уже распорядился о дополнительных бумажных тиражах, как для столицы, так и для соседних с ней муниципалитетов, остальным регионам страны приходилось довольствоваться подробностями о бутербродах и кусочках сахара через Интернет.

Он взял распечатку фотографии с первой полосы: Густава Холмеруда, 48 лет, выводили на улицу шесть одетых в униформу полицейских в тяжелом снаряжении. Выражение лица серийного убийцы, пожалуй, можно было описать как удивленное. Напряженные мины полицейских, по мнению фотографа «Квельспрессен», прежде всего свидетельствовали об опасности задержанного преступника.

Шюман не сомневался в своей правоте. Они назвали мужчину по имени, с указанием возраста и места жительства, а также привели все подробности относительно его личной жизни и здоровья (незаконченное гимназическое образование, проблемы со спиной, временная нетрудоспособность). Их, естественно, ждали дебаты на предмет того, что нельзя раскрывать личность человека до тех пор, пока его официально не признали виновным, но он мог повторить свои контраргументы даже во сне.