водил вверх и вниз, затем снова вверх, выводя каждый слог и каждую гласную, только для нее.

Я отодвинулся, когда закончил, и прочитал: «Let it be. Пусть будет так».

Песня, под которую мы танцевали в ту ночь, когда я ее поцеловал. Ночь, в которую все начало меняться между нами.

— Тебе нравится? — спросил я.

— Идеально.

Парень закончил готовить материал и подошел, а я задумчиво смотрел, как мои буквы отпечатываются на ее коже, словно каждый штрих и каждый след чернил соединял нас навсегда, создавал воспоминание только для нас.

100 Аксель

В предпоследнюю субботу октября я пришел домой к родителям с подарком на годовщину в руке. Они не планировали отмечать до следующей пятницы, до возвращения Оливера, и тогда назначили ужин у Джастина и Эмили, которые взяли на себя подготовку, чтобы мама не стояла у плиты в тот день. Так что я стоял один и звонил в дверь в шесть вечера.

Отец открыл дверь и обнял меня.

— Как дела, чувак? Хорошо выглядишь.

— Ты тоже. Эй, классная подвеска.

— Это кабалистическое дерево. — Он гордо улыбнулся.

Я зашел. Мама вышла поздороваться и спросила, не хочу ли я чего-нибудь, но когда я ответил нет, нахмурилась.

— Ничего? Даже чаю?

— Нет, все нормально.

— И апельсинового сока?

Я закатил глаза и вздохнул.

— Ладно, сделай.

— Я знала, что тебе хочется. — Она подмигнула мне.

Отец сел в кресло и спросил меня о последних заказах. Через несколько минут мама протянула мне сок и села, обхватив ноги руками и поглядывая с любопытством.

— Не хочу быть невежливой, милый, но зачем ты пришел? Я волнуюсь.

— Почему ты всегда думаешь о плохом?

— Поверь мне, каждый раз, когда мне звонили из твоей школы, я мечтала услышать что-нибудь приятное: спортивная медаль, неожиданная оценка «отлично», даже не знаю, но увы. И я поняла, что я попадаю в цель, только когда думаю о плохом. Знаешь, я тебя обожаю, милый…

— Черт, но это же было вечность назад.

— Твои словечки!

— Я просто хотел вам подарить подарок на годовщину.

Я поднялся, чтобы достать сложенный конверт из кармана брюк. У мамы затряслась нижняя губа, когда я протянул его ей. Я нервно ждал, пока она его откроет, пытался разгадать, что кроется за ее взволнованным, удивленным и в то же время испуганным выражением лица, но не мог.

— Путешествие в Рим… — Мама подняла на меня взгляд. — Ты подарил нам путешествие в Рим?

— Да, — пожал я плечами.

— Но это же… так дорого…

— Ты мечтала об этом, разве нет?

Отец благодарно посмотрел на меня.

— Не знаю… Не знаю, сможем ли мы отправиться в него… — Мама положила билеты на самолет на подол фартука и поднесла руки ко рту. — Кофейня… Конкурс тортов…

Папа глубоко вздохнул, в его глазах появилась решимость. Он повернулся к маме и взял ее за щеки. Я хотел подняться и уйти, оставить их наедине в этот интимный момент, но не мог пошевелиться.

— Любовь моя, посмотри на меня. Мы поедем. И это будет первое из множества путешествий. Вскроем наш сберегательный счет, сядем в самолет и начнем новую жизнь, слышишь? Пора двигаться вперед, Джорджия.

Она медленно кивнула, как маленькая девочка. Иногда эмоции и способ их выражения никак не связаны с возрастом. Я подумал об этом и о разных способах, как мы принимаем один и тот же факт, потерю. В некоторой степени жизнь состоит из попыток перепрыгнуть ямы, встретившиеся на пути, и провести как можно меньше времени на полу, не зная, как встать.

Родители настаивали, чтобы я остался еще ненадолго, но я попрощался с ними до пятницы: им надо побыть наедине, а я… хотел к ней.

Возможно, потому, что скучал. Возможно, потому, что слишком привык делить с ней каждое мгновение. Возможно, потому, что знал, что через несколько дней все изменится.

101 Аксель

Я зашел домой через заднюю дверь, увидел серф Леи на террасе. Иногда ей необходимо покататься одной на волнах, без меня. Она стояла спиной ко мне на коленях на полу перед огромным холстом с палитрой, полной свежей краски, в купальнике с обалденной попой.

Я снял футболку и подошел к ней. Лея посмотрела на меня через плечо и улыбнулась.

— Не двигайся, — попросил я ее, становясь на колени рядом с ней. Я обнял ее, проскользнул рукой под ткань, закрывавшую ее грудь, и гладил сосок большим пальцем, пока она не застонала и не отбросила кисть. — Я скучал.

Я закрыл глаза и трогал ее везде, поцеловал татуировку, погрузил в Лею палец, отчего ее спина выгнулась и уперлась мне в грудь, затем я поцеловал ее в шею и взял за волосы. От нее пахло морем, и я очень хотел поласкать ее ртом. Я спустился языком по ее позвоночнику и почувствовал каждое движение ее тела, больше я ни о чем не думал. Только о ней. О нас. О том, какой красивой она была, такой полной красок…

Неосознанно я протянул руку к палитре, стоявшей рядом, погрузил пальцы в краску и прошелся ими по всему телу Леи — спине, ягодицам, ногам, наполняя их цветом. Она застонала.

— Аксель…

От одного желания в ее голосе я чуть не кончил. Я задержал дыхание и резким движением сорвал с нее плавки, расстегнул пуговицу на брюках, снял их, нависая над ней и положив ее руки на холст.

Я вошел в нее и закрыл глаза.

Я не видел ее лица, но слышал прерывистое дыхание. Я двигался, придерживая ее за бедра. Еще сильнее. Еще глубже. Лея стонала и кричала. Я сжал зубы и набрал еще краски, испачкал в ней руки, и я двигался внутри нее еще и еще, хотя этого казалось недостаточно, ничто не могло заполнить пустоту в груди из-за предчувствия, что это все не навсегда. Я вышел из Леи, потной и покрытой краской, и повернул ее, потому что хотел заняться с ней любовью, глядя в глаза, держа ее за руки, видя