У меня не было ни сменной одежды, ни другой обуви. У меня не было денег, не считая нескольких банкнот и пригоршни монет в кармане: двадцать три евро и восемьдесят центов. Ни паспорта, ни путеводителя, ни зубной щетки, ни бритвы, ни планшета, ни зарядки для телефона. Телефон, естественно, оставался при мне, но поскольку прошлой ночью я не ночевал в номере, заряда оставалось всего 18 процентов, и неожиданно я получил кучу сообщений от Конни, буквально обрушившихся на меня камнепадом:

ты где? почему ты прервал разговор?

ты говорил странным голосом я волнуюсь за тебя. Д, пожалуйста позвони

я не сержусь я волнуюсь. сперва эгг теперь ты.

я выезжаю чтобы найти тебя. пожалуйста, сообщи где ты находишься. скажи, что с тобой все в порядке

пожалуйста, сообщи, что ты жив и здоров.

Я нажал на кнопку «Ответить», но заколебался, внезапно потеряв былую уверенность.

Естественно, месяцы до предполагаемой даты родов были полны треволнений и иррациональных страхов Конни относительно ее здоровья и физической формы. Я, со своей стороны, делал все возможное, чтобы убедить ее в благополучном исходе. Конни была умной, сильной, способной, храброй; ну кто, если не она, справится лучше? Однако наша уверенность, наше самодовольство уже подверглись жестокому испытанию, а потому мы проявляли осторожность, доходя при этом до паранойи. Витамины, масла и тоники, органическая диета, медитация, йога занимали важное место в нашей жизни. Конечно, в основном чушь собачья, основанная на ошибочном мнении, будто мы — она — в прошлый раз что-то сделали не так, но Конни от всего этого становилось легче, и я молчал. И все же на этот раз было гораздо меньше расслабленного благодушия, как во время первой беременности. Нет, вы только представьте себе, что в течение тридцати шести недель вам надо нести наполненный до краев стакан и не расплескать ни капли. Осторожность, забота, напускное и весьма хрупкое спокойствие. А еще немного грусти.

Но невозможно оставаться грустным и спокойным во время такого потного, кровавого, тяжелого дела, как рождение ребенка. Первые схватки начались в два ночи — в первый, но не в последний раз. Впоследствии Алби завел обыкновение будить нас именно в это время.

— Скажи мне, что все обойдется, — вонзив ногти в мою ладонь, потребовала Конни, когда мы мерили шагами родильную комнату.

— Конечно, даже не сомневайся!

А что еще я мог сказать?!

Но все обошлось, и это действительно так. Подвергнуть нас очередному испытанию на прочность было бы слишком жестоко, и Алби вышел легко, даже раньше, чем мы думали, хотя у Конни, возможно, на это иная точка зрения. К девяти часам утра я стал отцом, и мой сын, само собой, был тоже миленьким. Несмотря на багровое личико и грязное тельце, покрытое какой-то не имеющей названия слизью, он был просто прелесть — с четкими чертами лица и очень черными волосами, совсем как у его матери. А когда кожа, потеряв свой устрашающий цвет, побледнела, лицо немного разгладилось, а любопытные глазки широко раскрылись, на ум сразу пришло новое слово: «красивый». Красивый мальчик, причем красивый настолько, насколько его сестра была хорошенькой. Пока Конни спала, я все утро держал сына на руках, устроившись на виниловом стуле возле постели жены, зимнее солнце освещало его лицо — и, Господь свидетель, как же я любил его! Интересно, а держал ли мой собственный отец меня на руках точно так же? Ведь он был представителем того поколения, которому предлагалось скоротать время в приемной, покурить, полистать журнал, новоявленных отпрысков им предъявляли лишь после того, как вся грязь и кровь — непременный атрибут родов — были убраны. Я был уже достаточно большим мальчиком, чтобы помнить, как из больницы привезли домой мою новорожденную сестру, как неуклюже и неохотно, не выпуская сигареты изо рта, отец держал ее на руках; ему явно не терпелось поскорее избавиться от этой обузы. А ведь он был врачом, человеком, привыкшим обращаться с плотью и кровью, что уж там говорить о его собственной! Ладно, я точно буду другим, твердо решил для себя я. Буду вести себя свободно и раскованно со своим сыном — боже правый, «со своим сыном», у меня есть сын! — и мы станем хорошими друзьями.

Мы с маниакальной осторожностью, как хрустальную вазу, отвезли сына домой. Посетители, в свое время приносившие соболезнования, теперь приходили, чтобы праздновать, а мы, в свою очередь, с удовольствием принимали открытки, подарки и поздравления с едва заметными утешительными нотками. С усталым облегчением мы слушали, как сын плачет по ночам. Мать Конни переехала к нам, чтобы помочь дочери, а моя сестра практически у нас прописалась; опустившись до воркования и агушечек, она бесконечно вязала ужасающие крошечные кофточки, я же, со своей стороны, делал то, что должно: кипятил чайник, наводил порядок, убирал дом и ходил за покупками, в очередной раз превратившись в бесконечно услужливого лакея, а когда наступала моя очередь, вставал по ночам, позволяя Алби надрываться прямо мне в ухо. И постоянно давал себе обещания. Оставаться позитивным, восторженным, любящим и заботливым. Оберегать их как зеницу ока. Очередные благие намерения.

Когда Алби достаточно окреп, мы тихим ходом отправились к моему отцу в гости, в маленькую квартирку, куда он переехал после смерти моей матери; квартира эта, поначалу вполне симпатичная, со временем сделалась темной, блеклой, с застоявшимся запахом табака и пустым холодильником. Коробки так и остались нераспакованными, картины неразвешанными, скорее склад артефактов, нежели дом для будущей жизни. Рано оставив хирургическую практику, отец коротал дни за чтением триллеров или за просмотром в полдень старого черно-белого кино; он сидел исключительно на растворимом кофе и сигаретах, а также на том, что можно было сварганить на скорую руку, то есть питался исключительно яичницей, печеными бобами, супами из пакетиков; будучи врачом, он больше верил инструкции, нежели результату.

Отец в принципе не был особо энергичным, но, когда он открыл дверь, мы сразу поняли, что он явно не благоденствует в одиночестве. Зубы желтые, кожа бледная и плохо выбритая — на щеках, от мочек ушей до кончика носа, жесткие, проволочные волоски. И впервые в жизни я понял, что он гораздо ниже меня ростом. Конечно, он улыбнулся своему внуку, поагукал ему и даже обратил внимание на размер ноготков на руке, похвалил волосы и глаза. «Слава богу, Конни, он похож на тебя!» — сказал он и рассмеялся, явно смущенно. Он держал на руках своего внука так, будто хотел определить его вес, затем отдал нам его обратно, и вот опять — знакомые усталость и натянутость.

Однако он никогда и не претендовал на то, чтобы быть специалистом по уходу за детьми. Будучи практикующим врачом, отец видел все, за исключением наиболее серьезных заболеваний, обусловленных некачественным уходом или небрежностью, и, как мне представляется, он настолько пугал больных, что те сразу выздоравливали. Помнится, как-то во время отдыха всей семьей на острове Англси я ободрал голень ржавой железякой и, опустив глаза, обнаружил, что кожа висит лоскутьями, словно вощеная бумага, а из раны струей хлещет кровь, но отец при виде моего увечья только тяжело вздохнул, будто я не поранился, а содрал краску с родительской машины. Тот факт, что это несчастный случай, не имел абсолютно никакого значения. Если бы я не играл, такого бы не случилось. Он выказывал сочувствие с такой же неохотой, с какой прописывал антибиотики.