Последствием всего этого активного экспериментирования стала повышенная социальная мобильность. Люди скромного происхождения, добиваясь успеха, получали не только деньги, но и социальное признание. Примером тому может послужить Ричард Аркрайт, изобретший прядильную машину на водяном двигателе и основавший в 1771 году одну из первых современных фабрик в Кромфорде (графство Дербишир). Аркрайт был самым младшим из семьи детей в семье портного, довольно бедного, чтобы отсылать Ричарда в школу. Но к концу жизни Аркрайт удостоился рыцарского звания и вошел в высший свет Англии. Или взять случай изобретателя парового двигателя Уатта – Джеймса Уатта, который происходил из шотландской семьи среднего класса. Через десять лет после его смерти, наступившей в 1819 году, в Вестминстерском аббатстве была установлена его статуя (сейчас там находится и мемориальная табличка в честь Джона Гаррисона). В аббатстве находятся гробницы многих английских королей, королев и знаменитых людей, таких как Уильям Уилберфорс – политик XVIII века, ратовавший за запрет работорговли. Никакая клетка норм не препятствовала экспериментированию и не мешала этим людям добиваться успеха.

Промышленная революция началась в Великобритании по той же причине, которая породила инновации и экономический рост итальянских коммун в Средние века: Обузданный Левиафан в коридоре достиг процветания, и это позволило людям воспользоваться свободой и экономическими возможностями. Подталкиваемое Красной королевой британское государство стало более эффективным и обрело большие способности, но не сбросило свои оковы. Усиленные возможности обузданного государства не препятствовали, а, наоборот, способствовали прогрессу в области свободы. В этом Великобритания обогнала другие части Европы. Но в этой же главе говорилось о том, что многие европейские общества тоже вошли в коридор, хотя каждое со своими подъемами, падениями и ограничениями. По мере того как Левиафаны Франции, Бельгии, Нидерландов и Германии становились все более обузданными и повышали свою способность, также все шире среди их населения распространялись свобода, экономические возможности и стимулы, способствовавшие индустриализации.

Разумеется, история Европы весьма богата, сложна и разнообразна, и все это разнообразие невозможно отразить в одной главе. Вместо этого мы постарались сосредоточиться на изложении нашей концептуальной конструкции, предлагающей довольно иную интерпретацию этой истории и причин образования характерного набора институтов и социально-политических практик, возникших в Европе в последние полторы тысячи лет.

Нет недостатка в теориях, предполагающих, что политическое развитие и экономический взлет Европы неизбежно определили некие факторы, существовавшие еще до Средних веков, – иудеохристианская культура, уникальная география, европейские ценности (что бы под ними ни подразумевалось). Наше мнение резко расходится с этими теориями.

В ранней истории Европы не было ничего уникального, что предопределило бы возникновение Обузданного Левиафана, помимо случайного благоприятного баланса сил, созданного двумя лезвиями европейских ножниц – государственных институтов Римской империи и коллективных норм и институтов германских племен. Ни одного из них не было достаточно для появления Обузданного Левиафана. Когда присутствовало только одно первое лезвие, как в Византии, то появлялся типичный Деспотический Левиафан. Когда присутствовало одно лишь последнее лезвие, как в Исландии, то не происходило почти никакого политического развития и определенно не происходило никакого строительства государства. В другую эпоху с другими обстоятельствами, другими случайными факторами в критических точках и, возможно, с другими, менее способными политическими деятелями вроде Хлодвига и Карла Великого, сумевших воспользоваться этими факторами, даже этим двум лезвиям не удалось бы достичь необходимого баланса. Но в бурные V и VI века, последовавшие за падением Западной Римской империи, они сообща создали хрупкий баланс, поместивший Европу в узкий коридор и позволивший появиться Обузданному Левиафану.

Вхождение в коридор не означает автоматического расцвета свободы. Насилие, убийства и беспорядки продолжались еще более тысячелетия. Тем не менее, этот вход стал началом процесса, ограничившего деспотизм и очень постепенно поспособствовавшего появлению условий для свободы. Нахождение в коридоре также не является гарантией образования Обузданного Левиафана во всем его расцвете (как мы увидим в главе 9, где описывается, как крупные потрясения могут вывести общество из коридора, и в главе 13, где описывается, как гонка между государством и обществом может выйти из-под контроля). Но с точки зрения глобальной истории примечательный факт заключается в том, что ряд политических образований оказался в коридоре и продолжил свое развитие в нем, что увеличивало способности этих государств и обществ благодаря проявлению в полной силе эффекта Красной королевы.

Последствия вхождения Европы в коридор и порожденной им динамики эффекта Красной королевы поистине впечатляют. Именно в Европе идея политической свободы оформилась в том виде, в которой мы ее признаем сегодня (даже если это был длительный, болезненный и иногда явно насильственный процесс). Именно в Европе эта свобода и социально-экономическая среда Обузданного Левиафана породили широкие экономические возможности и стимулы, поддерживали действующие рынки и создали среду, в которой процветали экспериментирование, инновации и технологические прорывы, проложившие дорогу промышленной революции и стабильному благосостоянию.

Как подчеркивает наша теория, эти уроки применимы и за пределами Европы. Если бы в Европе было что-то уникальное, то мы на примере подъема Европы не смогли бы вывести уроки для других обществ, сталкивающихся с подобными проблемами в наши дни. Но наша теория это опровергает. Римские централизованные институты и нормы и народные собрания германских племен, конечно же, были уникальны для Европы в V и VI веках. Но общий принцип – то, что для входа в коридор нации необходимо достичь баланса между мощными, централизованными государственными институтами и активным мобилизованным обществом, способным настоять на своем перед лицом государства и обуздать его политические элиты, – тем более применим в широком контексте И в самом деле, на протяжении всего остального повествования мы будем встречать подтверждения того, что отсутствие институтов, которые одновременно увеличивали бы способность государства и обеспечивали свободу его граждан, почти всегда связано с отсутствием такого баланса сил между государством и обществом. Этот баланс также не уникален для Европы, и он появлялся в разных обстоятельствах и в разной географической и культурной среде, как мы уже видели в предыдущей главе и увидим в последующих.

История Китая следовала совершенно иным курсом, чем история Европы, и в процессе она создала меньше условий для свободы. Но так было не с самого начала. Чтобы получить представление об этом, обратимся к эпохе в китайской истории, называемой «Периодом весен и осеней». В этот период появился Конфуций, философия которого с тех пор легла в основу китайских представлений об обществе и государственных институтах. Конфуцианство придавало огромное значение благосостоянию народа и утверждало, что именно этого должен добиваться добродетельный правитель. Как выразился сам Конфуций,