– Еще рассказывать? – Маринка сверкнула белозубой улыбкой. – А вообще, лучше это ночью делать. Так веселее. Кто-нибудь обязательно боится. Я смотрю, ты уже перестала пугаться? Правильно. Тут ведь и бояться нечего. Мало ли что придумают…

– А если это не придумали, а было на самом деле?

Гусева даже фыркнула.

– Глупость какая. Это же специальные лагерные истории. Домой приедешь – все забудется.

«Домой приедешь – все забудется».

Эта фраза крутилась в Лениной голове и никак не хотела успокоиться. Что-то в ней было не так. Или, наоборот, все слишком правильно – и в это верилось с трудом. Вряд ли все, что здесь происходит, можно забыть.

– Ладно, – толкнула подругу Маринка, – не сиди, как кирпичом стукнутая. Не буду я тебе больше ничего рассказывать, а то еще заикой останешься. Пойдем купаться. Вон Наташка всех зовет.

Лена машинально встала и пошла к реке. Она по щиколотки вошла в теплую воду, наклонилась, чтобы ополоснуть лицо. Взгляд ее уперся в синюшное лицо Тани. Бледные губы улыбались.

Лена качнулась, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног.

Таня не спеша поплыла под поверхностью воды в сторону от пляжа и резвящихся ребят. Лена как зачарованная пошла вслед за ней. Как только первый куст скрыл их от всех остальных, Таня высунула из воды белесую голову.

– Тебе плохо? – с сочувствием спросила Лена. Страха пока не было. – Почему ты не уходишь отсюда?

– Мне хорошо. – Таня кувыркнулась через голову. – Мне замечательно. Теперь мне есть с кем играть.

– Барабанщица вернулась?

Таня капризно сморщила маленький носик.

– Меня приняли в отряд, – голос ее стал холодным.

– Какой отряд? – Мысли в Лениной голове, которые до этого никак не хотели собираться все вместе, стали постепенно выстраиваться в логическую цепочку.

– Мой. – Тане не стоялось на месте, она вертелась и кувыркалась, обдавая Лену брызгами. – Он для меня собрал отряд.

– Значит, папа тебя видел?

Таня замерла.

– Папа? Какой папа? Никто меня не видел, – невинным голоском стала лепетать она.

Быстро нагнувшись, Лена схватила тонкую ледяную руку.

– Отпусти их, слышишь?! – заорала она прямо в водянистые глаза. – Отпусти и катись отсюда! Эта смена не твоя! Она закончится – и все закончится! Поняла?

Таня мгновенно изменилась, теперь она была похожа на маленького обиженного ребенка. Она чуть заметно повела плечом, и ее рука рассыпалась на тысячу искринок, оставив Лене горсть льдинок. Пока Лена приходила в себя от такой трансформации, утопленница спиной упала в воду и стремительно пошла на дно. Река на секунду взбаламутилась и ту же стала спокойной. Даже круги от падения исчезли.

Лена опасливо переступила с ноги на ногу. Ей показалось, что река затягивает ее к себе.

Что-то скользкое мазнуло по лодыжкам. Лена попятилась, но было поздно. Цепкие пальцы схватили ее за ноги и дернули. Лена потеряла равновесие, задом падая в воду. Из речки выскочила Таня. Узнать ее было сложно. Тяжелая, зеленоватая вода, стекающая с нее, образовала блестящий плащ, на руках появились длинные ногти, синюшное лицо перекосила злоба, водянистые глаза налились кровью, волосы встали дыбом.

Лена забарахталась на мелководье, пытаясь встать. Но Таня волной обрушилась на нее, вцепилась в плечи.

– И тебя я заберу, – прошипела она. – Ты мне мешаешь. То, что ты узнала, не узнает больше никто!

Утопленница подмяла под себя слабо сопротивляющуюся девочку, по дну поволокла к центру реки. Лена начала изворачиваться, брыкаться, но Таня с невероятной силой продолжала тащить ее вперед. Время от времени она вглядывалась в свою пленницу, отчего Лена начинала дергаться еще сильнее. Вид у утопленницы был ужасный – синее лицо, красные глаза, вздыбленные зеленые волосы, оскал белых губ.

Лене стало не хватать воздуха. Она изо всех сил рвалась на поверхность, руки ее старались достать спасительную кромку воды. Чем дольше она вырывалась, тем больший ужас накатывал на нее.

Вода, вода… Кругом была одна вода. И кошмарные красные глаза, неотступно следящие за ней.

В ушах стоял звон от шума воды, от собственных криков.

Лена последний раз взглянула наверх. Где-то там, далеко, светило солнце, ребята резвились на пляже… Она повернулась, краем глаза заметив что-то странное.

Утонув в иле почти всем постаментом, на дне реки стояла статуя. Как только Лена на нее посмотрела, барабанщица открыла черные глаза, растянула губы в довольной ухмылке.

Это было последнее, что увидела Лена.

Гусева, всюду эта Гусева!

Щукин швырнул грязные тарелки на мойку и вышел из столовой.

В каждой бочке затычка! Все-то ей надо.

Как же она его сейчас раздражала. Страшно раздражала. И ее уверенная ухмылка, и сытое, довольное лицо!

Серега и сам не понимал, чего это он взвился. Ну, Маринка, ну, подсела… Подумаешь! Видимо, он настолько поверил, что с ней ничего не случится, что стал злиться. С ней ничего, а с ним еще как чего. Такое чего, врагу не пожелаешь. А все из-за кого? Из-за какого-то сумасшедшего папочки, который никак не может смириться со смертью дочери.

Хотя смерть – это всегда плохо. Но что поделаешь? Раз уж все свершилось, надо жить дальше.

Ноги сами вынесли Щукина к центральным воротам. Он потоптался на том месте, где раньше стояла статуя (куда она могла деться?), искоса глянул на домик дворника.

Никого.

Весь лагерь на речке. Дворник должен где-нибудь подметать дорожки.

Искушение было слишком большим, и Щукин шагнул на ступеньки крыльца. Казалось, дверь сама поддалась под его рукой, ее даже толкать не понадобилось. И раскрылась бесшумно, мухи как стучались головой о стекло, так и продолжали стучаться, не заметив вошедшего.

Комната была все такой же: кровать, стул, стол с завядшим букетиком, на тумбочке миска с чем-то бежевым. Щукин ткнул в это что-то пальцем. Оказалось – глина. Немного тепловатая, как будто ее только что мяли руками. Завершал убранство комнаты обшарпанный темный шкаф. Он прятался за кроватью, сливаясь с почерневшими от времени обоями. Серега толкнул покосившуюся дверцу и обмер.

Он ожидал увидеть склад старых ватников и поношенных шапок, а здесь на искусно сделанных небольших полочках стояли маленькие скульптурки. Были среди них барабанщицы, но другие, не те, что бегали по лагерю. В основном это были ребята в разных позах: бегущие, сидящие, стоящие, лежащие. Их было так много, что хватило бы не на один отряд.

Щукин в жизни не видел такого количества статуэток. Очень скоро у него от них зарябило в глазах. Взгляд его наткнулся на что-то страшно знакомое. В коренастой, немного сгорбленной фигуре с низко опущенной головой он узнал Ваську, а рядом, засунув руки в карманы, стоял он сам – высокий, тощий, в обвисших штанах и мятой рубашке. Куколки были настолько похожи, что даже сомнения не возникало в том, кто послужил для них прообразом.