По лицам соработниц я так и не понял, понимают ли они, или просто улыбаются. Впрочем, это и действительно уже неважно. А вот если писатель или музыкант со звучным псевдонимом «Гяур Кяфиров» объявится – не удивлюсь.

Но один-то человек не забыл и своего отчасти добился. В последний день работы, я помню, явившись утром, я встретил прямо у калитки завхоза Пашу. Как всегда красный с похмелюги, и тоже, кстати, якобы готовившийся увольняться, он, нависнув туловищем, как деревенская бабка, на соборную оградочку, беседовал с полисменами и Владимиром Сергеевичем. Ему я принёс-таки обещанный рассказ (19-летней, что ли, давности, а потому приличный, напечатанный в той же «ДН» при поддержке того же Ф., да и то с купюрами) и, не желая привлекать внимания, с простым «принёс» сунул ему пакет с журналом. Он не сказал даже спасибо. Во-первых, я ему сам навязал встречное предложение: журнал вместо книжки и диска (в отличие от книго– и дискоторговли с пиратством у нас никаких проблем нет, и можно всё почитать-послушать в Сети, что, судя по всему, он бегло и сделал). Потом я ещё дважды его мельком видел днём, и он тоже с такой же похмельной серьёзностью промолчал. Во-вторых, я выполнил ему подпись не на первой странице, а на титуле своей публикации, и, скорее всего, открыв журнал, он её не увидел и обиделся.

А всю неделю перед этим мне и так с лихвой хватало всеобщего внимания. Казус был в том, что за день до меня заявление на увольнение подала Лена (!), и начальство, и она сама хотели спустить это по-тихому, а когда уж и я… Ситуация вырисовывалась весьма водевильная: вместе прийти и вместе увольняться, к тому же в отличие от неё я с удовольствием подтверждал «слухи», что ей, должно быть, не понравилось, и она постаралась отделаться от меня при походах в отдел кадров и т. п.

Вообще она (Лена) была как-то серьёзна и замкнута и вызывала даже некую жалость. Мне кажется, она с присущей ей недалёкостью-серьёзностью могла просить – как начальство, так и св. Василия – о повышении зарплаты (несколько раз она пыталась поднять эту тему в гримёрке, но безуспешно); увидев её, я лишь напомнил ей шутливо (но после потужил об этом), что у меня память лучше: я отлично запомнил, как при приёме на работу сразу категорически влепили: нэ будэт.

Когда от передачи из уст в уста весть о моём увольнении докатилась до Ланы, нам довелось даже вместе покурить на крыльце (это, понятное дело, запрещено). Мало того, что внезапный самовольный уход и так имел в глазах девушек свойство некоего поступка: мол, настолько я крут, что спешно и самодовольно вас покидаю – предположительно заради перемены участи на гораздо лучшую, – так я ещё, когда она спросила сигарету, угостил её не каким-то там тривиальным «Бондом синим»…

Однако я, видимо, тут же огорошил её простецким признанием, что никакой суперблатной суперработы мне никто не предлагает. Как на последнем курсе – мне потом рассказывали – я огорошивал добропорядочных студентов и преподов небывалой доселе фразой: «Если меня не отчислят, я поступлю в аспирантуру»! Примерно так же шокирована была директриса, когда на её подобный вопрос я при окончании в мае испытательного срока брякнул: «Точно не знаю». «Как не знаю?! У нас долго нужно работать, – завелась она, обычно спокойная, – у нас люди годами, десятилетиями работают, всю жизнь!» Потом ещё кто-то что-то подобное гнул…

От этих выступлений мне становилось тоскливо, невыносимо тоскливо стало и сидеть в соборе летом до семи вечера. Это написать легко: «Невыносимо тоскливо», а сидеть…

И вот Лана, решившись на правах старшинства на эксклюзивное интервью, в ответ на мою откровенность пустилась по русскому обычаю в напутствия. «Я вижу, вы человек неглупый, образование, какое-никакое, есть, опыт исторический теперь уже тоже… можете тоже репетиторством заняться…»

Я поблагодарил, но меня уже давно мутило, уже с самого начального пассажа: «А Стасик-то наш, ты не смотри, что он такой тихий: оказалось, по истории даёт уроки, по литературе и ещё – игры на гитаре!».

Это да, в Москве можно хоть тенсёгрити (что вы говорите?!.) преподавать, хоть исторический опыт, хоть технику секса или йо-йо для кота. Жаль, что не риторику как красноречие – я б его послушал!..

От несколько раз упомянутого сокращения ЕГЭ и выражения «натаскать на ЕГЭ» в желудке натурально начались спазмы!

Пошёл бы я по этой стезе: работал бы в школе, колледже или вузе – и не было бы, скорее всего, никакого дауншифтерства, никакого изгойства. Иногда, общаясь с малолетними родственниками, натыкаешься вдруг, как на один, быть может, из краеугольных – изначально – камней внутри запущенного и развороченного японского сада своей личности (назвать её образ храмом, башней или гротом язык отчего-то не поворачивается!): на щемящее осознание, что педагогический талант у меня есть – да ещё какой!

Я знаю людей, и даже достойных, которые этим зарабатывают, и неплохо, но детей учить нужно, а не натаскивать, как собак. Подмена одного другим (вместо хлебов – камни!) – должно быть, действительно грешное занятие, близкое к «соблазнению малых сих».

Предполагал я, конечно, что с таким идиотическим изобретением, как обходной лист, предстоит некая катавасия, но что такая…

Через неделю в обеденный перерыв я вновь ступил на красный квадрат, состоящий из чёрных квадратов-булыжников… Весь в мыле, примчался я к усато-очкастой регистраторше, нетерпеливо дождался своей очереди…

Она мне не глядя сунула квиток и изустно произнесла некую абракадабру из букв и цифр. Я – уже опоздав – погнал обратно…

Но вскоре, отдежурив, примчался обратно: Лены не было, телефон её не отвечал, а больше никто и не имел опыта увольнения. Всезнающий Владимир Сергеевич тоже не дежурил. Пришлось всё же тётку заставить расшифровывать… Всего-то предстояло в двух-трёх зданиях-лабиринтах побывать в нескольких кабинетах и конторах, куда никогда не заглядывал, да ещё отловить пару-тройку неуловимых начальников, бывающих только по сотовому телефону и то не всегда…

Надо ли уточнять, что по обходному листу бдительные омоновцы (не путать с лимоновцами!) не хотели меня пускать за свой кордон из раскладушек, пришлось буквально прорываться…

Когда я отлавливал кого-то значительного в ГИМе, мне довелось целый час просидеть в предбаннике, где восседают элитные, можно сказать, менты и проверяют документы. Сидят они, естественно, на стуле за высокой стойкой, а не на стульчаке, но всё равно непередаваемое ощущение сквозит и в их действиях, и в быте…

Спросив по разу, что я тут сижу (в холле на диванчике), они начали заниматься своими делами: под гул отвратительнейшей попсовины из телевизора вести философические диалоги.

– Слыш, скоко время-то?

– Скока. Вон часы, а вон на башне. Без десяти двенадцать токо (вздыхает, ёрзает и даже крутится на стуле, щёлкает авторучкой – или, может, ногти тоже подрезает).

– Обедать во сколько пойдёшь, в час?

(Я обрадовался, что хоть запаха «Дожирака» не вступит в действие.)

– В час.