У истоков la gourmandize и в центре концепции Брийя-Саварена стоит еще одно понятие: вкус. Именно развитие этого чувства, утверждает он, – «акта суждения, с помощью которого мы отдаем предпочтение вещам, соответствующим нашему вкусу, в сравнении с теми, которые ему не соответствуют», – отличает животное, которое кормится, от человека, который вкушает. На английском языке связь не прослеживается столь четко, однако если перевести слово «вкус» на французский, то она очевидна: слова «goût»[367]и gourmandise – однокоренные.

Слово goût происходит от латинского gustus, или вкус. Интересно, что английское «taste» имеет совершенно другой латинский корень: tangere, что означает «прикасаться». Тем не менее в английском тоже есть производная от gustus – слово «gusto», означающее «изюминка». Ценность. Аппетит. Наслаждение. Энтузиазм. В этом случае получается, что Брийя-Саварен прав: глубочайшая суть нашей человеческой природы – это gusto – вкус, который мы проявляем за столом. А радость общения друг с другом в этом процессе – gourmandize – это поистине роскошь в нашей жизни.

* * *

Телочке было только три дня. Она стояла, пошатываясь на нетвердых ногах, ее большие уши болтались, как крылья летучей мыши, а пушок бело-коричневой шкуры был еще примят. Она была такая трогательная, что мне хотелось похитить ее с фермы и отвезти в Париж. Но Бенуа, кузен Дидье и владелец фермы, уверил меня в том, что она проживет долгую счастливую жизнь дойной коровы, в то время как ее братьев зарежут и продадут в качестве… хм, телятины. Он только начал рассказ о том, как они с дочерью нашли теленка – случайно, в поле, – когда зазвонил телефон Дидье. Он вышел из амбара, чтобы лай собак и мычание коров не заглушали разговор, и через несколько минут вернулся. «On y va!»[368]– позвал он, и мы с Кельвином послушно последовали за ним в машину. Скоро мы уже снова неслись по деревенской местности в еще одно «непонятно куда», которое оказалось домом Кэти.

«Voila! Les Bessades! – Дидье припарковал машину. – Я прогуляюсь с собакой. Tu veux te promener, doudou?»[369]– спросил он Апаша. Тот выпрыгнул из машины, а за ним – Дидье.

Я смотрела на эту странную пару: один широкоплечий и высокий, другой коротконогий и длинный, у каждого шапка кудрявых волос с серебряной ниткой – а они удалялись по краю дороги, время от времени останавливаясь, чтобы разведать местность. «Что происходит? Нам подождать их в машине?» «Я думаю, – Кельвин повернулся ко мне с переднего сиденья, – тебе следует зайти в дом и начать готовить».

Кухня Кэти пахла именно так, как пахнет любая американская кухня в четвертый четверг ноября, источая уютный, соблазнительный аромат жарящейся индейки. Мы обменялись приветственными поцелуями, и она провела импровизированную экскурсию, подняв крышку над невероятных размеров кастрюлей над тыквенным супом, открыв холодильник, в котором стояла не менее устрашающих размеров миска с тестом для оладий «фарсу», а затем распахнула духовку, чтобы повернуть нежно шкворчащую индейку. В отличие от деревенской столовой кухня сияла современным дизайном: стойка из нержавеющей стали, флюоресцентные лампы и маленькая профессиональная посудомоечная машина.

Я достала свои полуфабрикаты из машины и, немного смущаясь, продемонстрировала их Кэти: пакет свежей клюквы, банки с тыквой, тяжелая сумка со сладким картофелем. Я надеялась, что она не начнет дознаваться, сколько я потратила в парижском универмаге La Grande Epicerie. Я предоставила рецепты, иносказательно объясняя термины, которых не знала по-французски. Кельвин сидел в столовой и читал книгу, всегда готовый помочь с переводом, но в итоге его помощь не понадобилась.

Я принесла поваренную книгу, но выяснилось, что рецепты Дня благодарения просты в приготовлении для опытного французского повара. Кэти никогда не пробовала клюквенный соус, но знала, как готовить варенье-пятиминутку, и умела делать пюре из батата (сладкого картофеля) с добавлением щепотки мускатного ореха, а также взбивать заварной крем для тыквенного пирога. Она протянула мне домашние яйца с бугристой скорлупой, и, пока я взбивала их с молоком, сахаром и специями, приготовила песочное тесто прямо на стойке. Ей не понадобились кухонные весы: она на глаз отмерила муку, сливочное масло и воду и смешала их умелой рукой. Разделив и раскатав тесто, она разложила его по трем емкостям для выпекания, открыла банку яблочного пюре и выложила содержимое на один из коржей. Быстрыми уверенными движениями она очистила от кожуры и семечек полкило яблок, порезала их на тонкие, абсолютно ровные ломтики и выложила красивым узором. Я тем временем успела только выскрести тыкву из банки.

Мы играли в пятнашки, слегка потея в процессе перемещения индейки с одного уровня духовки на другой, чтобы втиснуть туда пироги. На плите варилась клюква, окна запотели от пара, исходящего от пюре из батата. Я подумала о своих родителях на другом конце мира – в Калифорнии, об американских друзьях во всех городах, где мне приходилось жить, и все они готовили сейчас те же самые блюда – не точь-в-точь такие же, но в общих чертах. Мне их недоставало, и я буду скучать по ним все последующие Дни благодарения. Но у нас будут другие совместные трапезы, мы будем готовить к праздникам или по случаю встречи друг с другом.

К тому времени как тыквенные пироги можно было извлекать из духовки (они поднялись идеально), приехали первые гости. Они расселись в столовой и потягивали пастис из запотевших бокалов. Подходили все новые люди с детьми и собаками, пока в комнате не стало жарко и празднично. Я терялась в догадках, каким образом мы все разместимся за небольшим столом – или придется стоять? – но загадка разрешилась, когда Дидье объявил: «A table!»[370], и все направились к другой, ранее незамеченной мной двери, за которой в комнате побольше стояли длинные столы, накрытые на двадцать или более персон.

Когда мы с Кельвином вошли в комнату, все обернулись к нам. Я улыбнулась, пряча смущение и не понимая причины такого особого внимания. Но затем Кельвин сжал мою руку, и я увидела огромный плакат на стене напротив:

День благодарения в Авероне —

добро пожаловать,

Кельвин и Анн-Мари!

На заднем фоне плаката была огромная фотография Les Bessades и наложенная на нее мультяшная индейка; также были две фотографии поменьше, одна – со зданием конгресса США, другая – с Эйфелевой башней: США и Франция. Два наших дома, прошлый и настоящий.