— На Бернхарднохштрассе один хмырь выкусил горло у проститутки, — возбужденно говорит Малыш. — Все сводники собрались и хотели прикончить его.

— Тихо ты! — раздраженно цыкает Старик. — Твой голос слышен на несколько километров! Дыши поглубже!

Вскоре лес начинает редеть. Деревья невысокие, согнутые. Должно быть, тут бушевал лесной пожар. Вокруг царит зловещее молчание. Кажется, что каждое дерево, каждый куст наблюдают за нами. С напряженными нервами мы крадемся вперед, держа оружие наготове.

— Деревня, — испуганно шепчет Штеге и ложится за сугроб.

Все кажется пустынным, но ветер доносит рев дизелей и скрежет танковых гусениц.

Пурга накатывает похожими на саван волнами. Кое-где видны только вершины деревьев.

— Плохо дело, — шепчет Старик, разглядывая деревню в бинокль. — Если подойдем поближе, нас перебьют.

— Это наш единственный шанс, — сухо говорит командир роты. — Пурга служит нам хорошим укрытием.

Он оглядывается на роту, залегшую в снегу небольшими группами. Поднимает над головой кулак, это означает: «Вперед!»

Мы медленно встаем, хрустя всеми суставами. Мозер и Старик уже идут. Снег скрипит у них под ногами, стволы автоматов ударяются о каски. Легкие звуки громко раздаются в тишине.

Метет все гуще. Идущие впереди то и дело скрываются в этой влажной завесе.

— Будь проклята эта армия, — недовольно шепчет Порта. — Почему только я не родился девочкой?

— Господи! — откликается Барселона. — Должно быть, так чувствуешь себя на плахе перед казнью.

Мы идем длинной колонной по одному, быстро, как только можно двигаться по рассыпчатому снегу.

— Черт возьми! — бурчит возмущенный Малыш. — Мы идем прямо в руки противнику!

— Возьмем немного вправо, — хрипло шепчет Старик. Обер-лейтенант Мозер согнулся чуть ли не пополам. Дыхание его со свистом вырывается из ноздрей. Приходится напрягать все силы, чтобы идти по глубокому, рыхлому снегу. Всякий раз, когда поднимаешь ногу для очередного шага, кажется, что он будет последним. Плачешь, просишь позволить тебе остаться там, где упал. Сугробы кажутся бездонными.

Мимо проносятся лыжники с трепещущими на ветру капюшонами. Так близко, что обдают нас снегом. «Шии! Шии!» — шелестят их лыжи, потом они скрываются, чуть ли не раньше, чем мы успеваем осознать, что они были здесь.

Рота бесшумно залегает в снегу, готовясь к бою.

— По-моему, они нас не видели, — бормочет Легионер, пытаясь скрыть беспокойство.

— Кто знает, — говорит Старик, потеребив кончик носа и откусывая новую порцию жевательного табака.

— Какого черта они пробежали так близко? — задумчиво спрашивает Порта. — Что-то приготовили для нас?

— Они знают свое дело, — рассудительно отвечает Старик. — При виде их половина роты чуть не померла со страху!

— Вперед! — приказывает Мозер, поднимая кулак над головой. — Пока нас не атакуют, будем идти.

Командиры идут впереди. Станковый пулемет поставили на санки. Так легче.

— Вскоре мы должны выйти к новой линии фронта, — считает обер-лейтенант Мозер.

— Как знать, — скептически говорит Порта. — Когда армия во главе с генералами отступает, она похожа на катящийся под уклон состав. Ее нелегко остановить. Может быть, новую линию фронта образуют перед Берлином. Хорошо бы. Можно было б во время затиший ездить домой на Борнхольмерштрассе. Безумие воевать так далеко от дома. Никому не придет в голову ехать в Гамбург, чтобы поставить кому-то фонарь под глазом, если живешь в Берлине.

— Мне страшно до жути, — шепчет Барселона. — Эти лыжники ждут в засаде где-то поблизости. Они наверняка видели нас! Черт, пробежали меньше, чем в метре. Не могли не заметить!

Когда мы поднимаемся на гребень холма, в нас летят трассирующие пули из кустов, за которыми лыжники заняли позицию.

— Я ударю по ним с фланга! — кричит связист-фельдфебель. — Четвертое отделение, за мной! Быстрее! Быстрее!

— Фельдфебель Байер! Атакуйте центр со вторым отделением. Я пойду с остальной частью роты между холмами! Примкнуть штыки! Вперед! Марш!

Порта прикрывает нас огнем из ручного пулемета. Его прицельная стрельба не дает лыжникам поднять головы.

Мы пускаем в ход гранаты, чтобы проложить путь через кусты. Несколько тел лежат в лужах крови. Мы срываем с мертвых белые маскировочные халаты. Нам они нужны позарез.

— Быстро идем дальше! — кричит обер-лейтенант Мозер. — Нужно быть подальше отсюда, когда они вернутся!

Наши мертвые лежат в снегу, невидяще глядя в холодное, серое небо.

Перед нами с глухим грохотом взрывается снаряд. Мы лихорадочно закапываемся в сугробы. Рыхлый снег — хорошая защита от пуль и снарядных осколков.

Из снежной дымки появляется Т-34 и едет прямо на нас. Даже снег не может заглушить лязга гусениц. Внезапно танк останавливается и стреляет. Не успеваем мы услышать выстрела, как прямо позади нас взрывается снаряд. Ефрейтор Лолик жутко кричит. По звуку воплей мы понимаем, что у него обнажены легкие. Взрывом ему, должно быть, снесло всю спину.

— Конец, — обреченно стонет Профессор, протирая толстые стекла очков. По щекам его катятся слезы и замерзают.

— Ты, небось, наглотался снега, — говорит Малыш. — Еще не конец, пока мы не взлетели на воздух. Иди, принеси магнитную мину, я покажу тебе, как англичане разбивают яйца.

— Идти назад? — в ужасе спрашивает Профессор.

— Ну да, — злобно усмехается Малыш. — Пошевеливайся, норвежский тюлень, а то по шее получишь. Иди-иди. Хочешь, чтобы у тебя кое-что отмерзло в России? Никогда не слышал о Колыме?

— Господи, меня ведь могут убить! — протестует Профессор, испуганно глядя на Малыша.

— Конечно, а как же? Если на войне нет потерь, что это за война?

Профессор ползет за миной, стуча зубами от страха. Танк, похожий более, чем когда-либо, на какое-то доисторическое чудовище, стреляет снова. Снаряд оглушительно взрывается прямо перед нами.

Стальное чудовище медленно подползает ближе. Передние пулеметы взрывают очередями снег перед нашими лицами.

Запыхавшийся Профессор возвращается с двумя минами. Ему не хотелось бы проделывать этот путь снова.

— Отлично! — кричит довольный Малыш. — Мне достаточно одной мины, но, может, ты сам хочешь взорвать Т-34, чтобы вернуться в свои чертовы горы с приманками для женщин на груди?

— Нет, ни за что! — стонет Профессор. — Я был величайшим на свете идиотом, когда пошел в вашу проклятую армию.

— Раз ты заговорил об этом, — улыбается Малыш, — я не могу понять, на кой черт ты связался с пруссаками. Они плюют на таких, как ты! Для пруссака все, что не прусское, просто дерьмо!

— Пусть они все целуют меня в задницу, — хрипло говорит Профессор.