на короткое время, об ужасающей механизации, которая в крупных городах все возрастает.

– Люди превращаются в машины, – говорил я. – Несомненно, иногда они становятся совершенными машинами.

– Люди – это машины, а от машин нельзя ожидать ничего, кроме механического действия, – был ответ Гурджиева.

– Это означает, по-вашему, что человек не ответственен за свои действия? – спросил я.

– Человек (он подчеркнул это слово) ответственен. А машина — нет”.

Гурджиев постепенно вводил своих собеседников в новый идейный контекст и новую терминологию. Для его петербургских последователей его слова помимо обычного значения несли в себе иной новый смысл, движение к которому нужно было начинать с разъяснения значения обычных слов.

В частности, в приведенном разговоре, оттолкнувшись от шаблонного замечания Успенского об уродующем влиянии механизации современной жизни на человека, Гурджиев с помощью испытанного приема терминологической регрессии сделал шаг в сторону своей коронной идеи: человек – это утраченная ступень, на которую нужно возвратиться для того, чтобы было возможно его дальнейшее движение. Человек ответственен за свои действия, но это не относится к современному человеку, в котором нет единства, сознания и автономной воли и который представляет собой набор автоматизмов.

Главное заблуждение современного человека, утверждал Гурджиев, это его уверенность в том, что он может что-то делать. Люди думают, что они могут что-то делать, и первый вопрос, который они задают – это вопрос о том, что же им делать. Но в действительности никто ничего не делает и никто ничего не может делать. Человек не действует, не думает, не любит, не желает, не ненавидит. Гурджиев любил повторять: все, что происходит с человеком, все, что сделано им, все, что исходит от него, – все это случается с ним. И случается точно так же, как идет дождь после изменений в верхних слоях атмосферы или в стелющихся над землей облаках, как тает снег, когда на него падают лучи солнца, как ветром поднимается пыль. В истории все случается, все происходит по закону случая: народные движения, войны и революции, смены правительств – все это случается, и случается точно так же, как случается в жизни индивидов, когда человек рождается, живет, умирает, строит дома, пишет книги – не так, как он хочет, а так, как случается.

Гурджиев не уставал повторять: современный человек – это машина. Все его дела, поступки, слова, мысли, чувства, убеждения, мнения и привычки – результат внешних влияний, внешних впечатлений. Современный человек не в состоянии произвести ни одной мысли, ни одного действия. Такой человек не может что-то открыть, что-то придумать. Современный человек припечатал, заклеймил это позорное состояние своего духа в созданной им теории релятивизма. Ни у человека, ни у мира нет никакой самоценности – все существует относительно чего-то другого. Но это самая неприятная вещь, какую только можно сказать людям. Она неприятна и оскорбительна потому, что это истина, а истину никто – особенно современный человек – не желает знать.

Говоря эти суровые истины о человеке – слепом участнике мировых войн и революций, Гурджиев помогал ему избавиться от иллюзии о себе как якобы сознательно и творчески организующем личную и общественную жизнь. Главный фокус метафоры “человек-машина” заключается в том, что человеком распоряжаются внешние обстоятельства, закон случая. Чтобы быть хозяином самого себя, чтобы владеть собой, нужна “серьезная работа”, нужны серьезные знания и новые навыки. “Я люблю тех, кто любит работу”, – любил повторять Гурджиев.

Фрагментарность учения Гурджиева

Перед нами восемь фрагментов учения Гурджиева, как они были представлены им в 1910–1920-х и 1930-х годах – каждый в его собственной формулировке или же в максимальном приближении к его терминологии, к его манере изложения. Фрагменты эти касаются разных сторон учения, тем не менее они – части единого целого с одной внутренне связанной и глубоко согласованной системой интерпретации реальности, которую можно освоить, овладев предварительно новым необходимым для этого языком.

Подзаголовок книги Успенского “В поисках чудесного” “Фрагменты неизвестного учения” подчеркивает фрагментарность полученных им от Гурджиева знаний. Это можно объяснить – и часто объясняют – либо фрагментарностью открывшегося перед Гурджиевым знания, либо недоверием учителя к своему ученику, к его способности адекватно воспринять какие-то аспекты учения. Надо сказать, что ни Гурджиев, ни кто-либо из его последователей и позднейших исследователей не пытались представить его учение как сбалансированную и законченную систему. Может создаться впечатление, что в намерение Гурджиева не входило создавать универсальное учение “обо всем”. Хотя уже в названии первой из своих книг “Все и вся”, в которой многое спрятано за иронией, Гурджиев тем не менее сделал заявку на обладание такого рода всеобъемлющим знанием. Безусловно главный акцент был сделан им на том, что учение должно вести к “пробуждению” или, по крайней мере, способствовать пониманию “работы человеческой машины и отдельных ее частей” и “работы космоса”, а не удовлетворять требованиям и критериям системной теории, а тем более – чье-либо скучающее интеллектуальное любопытство. В качестве основополагающих элементов своего учения Гурджиев выделил закон трех, закон октав, знание “интервалов” и умение создавать необходимые добавочные “толчки”. Все эти новые понятия его ученикам еще предстояло освоить.

Говоря о фрагментарности дошедшего до нас учения Гурджиева, надо отметить, что фрагментарный характер вообще типичен для “трансформационных” учений, к которым в первую очередь принадлежат учение Иисуса и учение Будды. Некоторые из этих учений, попав позже в фокус теоретических усилий поколений последователей, со временем обретают универсальный и относительно завершенный характер, другие же – такие как, например, учение Пифагора или Аполлония Тианского, так и остаются фрагментарными. Не исключено, что учение Гурджиева находится сегодня в самом начале процесса систематизации, и труды Успенского, Мориса Николла, Родни Колина, и Джона Беннетта, – это только первые попытки взглянуть на это учение как на целое, однако до завершения этого процесса еще очень далеко.

Гурджиев сам также не представил свое учение ни в одной из своих работ как единое целое, горячо протестуя против всевозможных попыток сведения его учения к отдельным его частям. В своей последней книге “Жизнь реальна только когда ‘я есть’” он жалуется на односторонность восприятия его идей в разных странах (“кусок здесь, кусок там”), перечисляет эти “куски” информации, которые раскрывают “только один частный вопрос из бесчисленного количества вопросов”[464]. Так, в России, по мнению Гурджиева, у одной части его последователей кристаллизовалась идея, “что общее бытие человека состоит из трех независимо сформированных и воспитанных частей, и на одном этом они основали предполагаемую истину моих идей”, в то время как другая часть его последователей восприняла идею, “что человек, никогда не работавший намеренно над своим совершенствованием, лишен не только души, но также и духа”. “Люди из Германии… больше всего полюбили идею