Это объяснение их впечатлило и, кажется, успокоило. Они подали мне платье — алый все же победил в споре. Потом сделали прическу и наперебой заверещали, как я становлюсь мила, стоит лишь немного постараться.

— Оставьте платье себе, — настаивала Милли. — Наденете его на праздник в канун Дня соглашения.

— Ты — сама щедрость, моя Милли! — сказала Глиссельда, с гордостью ущипнув Милли за ухо, словно эта фрейлина была ее собственным изобретением.

Раздался стук в дверь. Пришла дама Окра и, встав на цыпочки, заглянула Милли через плечо.

— Подлатали? А я как раз нашла того, с кем она будет в безопасности… И потом мне надо поговорить с вами, инфанта.

Милли и принцесса помогли мне встать на ноги.

— Я очень сожалею, — тепло прошептала мне на ухо Глиссельда.

Я посмотрела на нее сверху вниз. Весь мир начинает поблескивать, если разглядывать его сквозь три стакана бренди, но в уголках ее глаз блестело по-настоящему.

Дама Окра вывела меня в коридор навстречу ждавшему там отцу.

Холодный ветер в открытых санях меня почти не отрезвил. Отец вел сам, мы сидели рядом, деля одеяло и подставку для ног. Меня болтало в тряске, и он подставил плечо; я положила на него голову, решив: если слезы и польются, то наверняка замерзнут прямо на щеках.

— Прости меня, папа. Я пыталась держаться в тени, я не хотела, чтобы все так случилось, — пробормотала я в его темный шерстяной плащ. Он ничего не сказал, и это мне представилось необъяснимо обнадеживающим. Я обвела широким жестом темный город — подходящий фон для моей пьяной уверенности в грандиозности собственной трагедии. — Но теперь они увозят Орму, и это все я виновата, я так красиво играла на флейте, что влюбилась во всех и теперь хочу всего. А мне нельзя. И еще убегать стыдно.

— Ты не убегаешь, — сказал папа, перекладывая поводья в одну одетую в перчатку ладонь, а другой нерешительно похлопывая меня по колену. — По крайней мере, решение можешь отложить до утра.

— Ты что, не собираешься меня запереть навсегда? — сказала я, едва удерживаясь от уродливых рыданий. Какая-то трезвая часть моего мозга, казалось, наблюдала за всем, что я делала, презрительно цыкая и сообщая, что мне должно быть неловко, но не делая ничего, чтобы меня остановить.

Папа проигнорировал эту реплику, что было с его стороны, наверное, мудро. Его серая адвокатская шляпа покрылась блестками снега, маленькие капельки повисли на бровях и ресницах. Заговорил он очень взвешенно:

— Ты влюбилась в кого-то конкретного или просто во все, что тебе нельзя?

— И то, и другое, — ответила я. — И в Люциана Киггса.

— Ага.

Некоторое время тишину нарушали только позвякивающие бубенцы, фырканье лошадей в морозном воздухе и скрип слежавшегося снега под полозьями. Голова у меня становилась все тяжелее.

Я резко проснулась. Отец говорил:

— …что она мне не доверяла. От этого было больнее всего. Она считала, что я разлюбил бы ее, если бы узнал правду. Столько отважных решений она приняла, а на самое важное так и не решилась. Один шанс из тысячи — это больше, чем ноль, но она выбрала ноль. Потому что как я мог любить, если не знал ее? Кого я вообще любил?

Я кивнула и снова, дернувшись, проснулась. Воздух дышал сияющими снежинками.

— …времени на то, чтобы все обдумать, и я больше не боюсь. Мне отвратительно думать, что ты унаследовала от нее разваливающуюся на глазах башню обмана, и что вместо того, чтобы снести ее вовсе, я укрепил стены новым обманом. Как бы ни была дорога цена, платить ее должно мне. Если ты боишься за себя, это понятно, но за меня бояться не нужно…

И вот уже он легонько тряс меня за плечо.

— Серафина. Мы приехали.

Я обхватила его руками за шею, он поднял меня с саней и увел в ярко освещенный дом.

На следующее утро я долго лежала, глядя в потолок своей старой комнаты, задаваясь вопросом, не примерещилась ли мне большая часть того, что он сказал. Все это было совсем не похоже на разговор, который мог быть у меня с отцом в реальности, пусть даже мы оба напились бы как короли.

Солнце казалось надоедливо ярким, а во рту будто кто-то умер, но в остальном я чувствовала себя неплохо. Заглянула в сад, про который вечером позабыла, но там все было мирно, и даже Летучий мыш сидел на дереве, не требуя моего внимания. Я встала и оделась в старое платье, которое нашла в шкафу; алое, в котором я приехала, было слишком изысканно для повседневной носки. Я спустилась вниз, к кухне.

По коридору оттуда долетали смех и запах утреннего хлеба. Я помедлила, положив руку на кухонную дверь, различая голоса один за другим, боясь ступить в теплую комнату и заморозить ее.

Глубоко вдохнув, открыла дверь. За один короткий миг, пока мое присутствие не заметили, я впитала в себя уютную домашнюю сцену: гудящий огонь, три изящных пластины из голубоватой лазури над камином, маленькие оконные алтари святой Лулы и святого Йейна и еще новый алтарь святого Абастера, развешанные повсюду травы и гирлянды луковиц. Моя мачеха, по локти в квашне, подняла голову на скрип двери и побледнела. За массивным кухонным столом сидели Тесси и Жанна, двойняшки, и чистили яблоки; они замерли и молча уставились на меня. У Тесси изо рта, будто зеленый язык, свисала ленточка кожуры. Мои маленькие сводные братья Пол и Нед неуверенно посмотрели на мать.

Я в этой семье была чужой. Всегда.

Анна-Мари вытерла руки о передник и попыталась улыбнуться.

— Серафина. Добро пожаловать. Если ты ищешь отца, он уже уехал во дворец. — Она в замешательстве сморщила лоб. — Ты оттуда? Должна была пройти мимо него.

Только теперь, задумавшись об этом, я поняла, что вчера нас, кажется, никто у дверей не встречал. Выходит, папа провел меня в дом и наверх, не сказав ей? Вот это было больше похоже на моего отца, чем разговоры о любви, лжи и страхе.

Я попыталась улыбнуться. Это был наш с мачехой негласный договор: мы обе пытались.

— Я… вообще-то я пришла кое-что взять. Из… э-э-э… своей комнаты. Я забыла взять это с собой, а теперь оно мне понадобилось.

Анна-Мари нетерпеливо кивнула. «Да-да, хорошо». Падчерица скоро уйдет, и неловкость исчезнет вместе с ней.

— Конечно, поднимайся. Это все еще твой дом.

Я поплелась вверх по лестнице, слегка растерянная, жалея, что не сказала ей правду, потому что где мне теперь завтракать? Удивительно, но мой кошелек проделал весь путь вместе со мной и не остался прохлаждаться на полу в покоях Милли. Можно купить себе где-нибудь булочку или… Сердце подпрыгнуло. Можно увидеться с Ормой! Он надеялся, мы сможем сегодня встретиться. Ну, по крайней мере, такая идея у него была. Сделаю Орме сюрприз, пока он не исчез навсегда.

Последнюю мысль я затолкала подальше.