— Познакомься, Гена, — представляет он мне его: — Володя Чивилихин из «Комсомолки». Денежный человек, за «Клавку Иванову»,[20]да «Елки-моталки» премию Ленинского комсомола отхватил.

Я моложе и Рыковского и Чивилихина, но не чувствую себя не в своей тарелке. Наоборот, я с ходу включаюсь в беседу, которую они начали еще до моего прихода. Тема их разговора меня давно волнует. Владимир Алексеевич делится своими задумками о публикации серии своеобразных репортажей из минувшего века.

— Возьмите Козельск, — говорит он, — лесной городок Северской земли. Степняки, обладавшие огромным опытом штурма самых неприступных твердынь того времени, не могли взять его сорок девять дней! И по справедливости Козельск должен бы войти в анналы мировой военной истории наравне с такими ратоборческими гигантами, как Троя и Верден, Смоленск и Севастополь, Брест и Сталинград. Но об этом событии мало кому известно. И виноваты в этом мы, журналисты, писатели. Скажи, Вадим, положа руку на сердце, будешь ты пробивать мои материалы на эту тему у себя?

— Володя! Я то — буду, а выше… — сразу как-то сникает Рыковский.

— Товарищи, — вступаю я в разговор, — как известно, точкой отсчета российской государственности считается призвание варяжских князей, начало на Руси династии Рюриковичей. По этому поводу проводятся торжества, юбилеи. Это дурь какая-то. Вообще обращение к этой дате, на мой взгляд, является ущербным для русского человека! — горячусь я.

— Не горячись, Гена! К чему заводить этот разговор? Он ни к чему не приведет. Сейчас же у нас за столом появятся «норманисты» и «псевдопатриоты», — смеется Чивилихин. — Спор по этому вопросу длится с восемнадцатого века.

— Я убежден, что началом Российской государственности надо считать 25 июня 860 года! — почти кричу я, вскочив со стула. — Я имею в виду фактическое, дипломатическое признание русского государства Византийской империей и всеми крупными государствами того времени.

— Гена, давай все по порядку, — успокаивает меня Вадим. — Лично я ничего не понимаю. Начни с отправной точки, с причала.

— В Брюссельской библиотеке хранятся византийские рукописи одиннадцатого тринадцатого веков и так называемая Хроника Манасии. В ней перечень римских и византийских императоров и комментарии к событиям, при них происходящим. Так вот, после имени византийского императора Михаила III следует сообщение о том, что при нем 18 июня 860 года произошло нашествие Руси на Византию. Есть и дата окончания нашествия и заключения между Русью и Византией договора «мира и любви» — 25 июня 860 года. Понятно?

— Теперь понятно, — улыбается Владимир Алексеевич. — Я слышал об этих документах, но в руках не держал. А откуда у тебя такие сведения?

— Из Института истории, — отвечаю я. — Знать надо, с кем дружить. Кстати, ни русские летописи, ни Византия не знали ни Киевской, ни Новгородской Руси, а знали лишь одно государство — Русь. Кроме того, эти рукописи дают сведения о ежегодной уплате дани Византией Руси за мир и покой. Правда, мы эту Византию раз пять долбали и до 860 года, за то что она нам дань вовремя переставала платить.

— Это что же получается, — возмущается теперь Рыковский. — Мы сильные да умные, всем миром признанные, победили Византию, а через два года забрались на дерево и хвост себе обезьяний отрастили? Ведь Византию того времени могло победить только мощнейшее государство, где есть подчиненная государственной власти армия. И это все вдруг пропало? Есть над чем задуматься! Честно говоря, я ничего не знал о хрониках Манасии…

За разговором мы забываем и о пиве, и о раках, и вспоминаем только тогда, когда Чивилихин поднимает свою кружку:

— Друзья, я рад, что мы единомышленники! Вадим, вопрос моих публикаций не снимается. Я предлагаю организовать группу лекторов из серьезных специалистов и начать курс лекций в музеях, домах культуры, школах. Может, где-то удастся открыть клубы любителей русской истории. Я надеюсь, что вы подключитесь к этому. Ну, мужики, за историческую правду!

Приблизительно через месяц после разговора со Стригановым я выхожу на работу в министерство, где более года служу старшим инспектором. И только после того как я осваиваю чиновничьи премудрости, меня назначают ответственным секретарем междуведомственной комиссии по культурному обслуживанию строителей Байкало-амурской железнодорожной магистрали. А через месяц я оказываюсь на БАМе.

К строителям меня доставляют на военном вертолете. Снег еще не выпал, и поселок бамовцев с его щитовыми некрашеными бараками, мусорными ящиками, дощатыми уборными кажется мне грязным, неопрятным и каким-то удручающе унылым. В столовой перед ужином появляется маленький неопределенного возраста человек, которого все присутствующие встречают аплодисментами и криком:

— Зюзя, Зюзя у нас!

Он объявляет, что привез кинофильм «Доживем до понедельника». На фильм я не остаюсь, так как сильно устал в дороге. Я падаю на кровать крохотной комнатушки общежития, которую мне выделили, и мгновенно отключаюсь. А утром ко мне заявляется здоровенный квадратный парень и представляется:

— Начальник комсомольского штаба Владимир Рыбин.

С ним заведующая районным отделом культуры Зоя Агафонова, женщина лет двадцати пяти, вчерашний Зюзя — киномеханик и Игорь — шофер, недавно демобилизовавшийся солдат, одетый в бушлат и кирзовые сапоги.

Рыбин объявляет, что этой компанией на автоклубе мы поедем по объектам строительно-монтажного поезда, который называется СМП, а затем поясняет:

— Товарищ Якушин, вы будете заниматься своим делом, а мы показывать кино и давать концерты. Зоя у нас певица. Конечно, если вам, Геннадий Васильевич, потребуется что-то, мы всегда поможем. С начальником поезда Анатолием Яковлевичем Лапицким встреча у вас состоится по итогам поездки.

Дорога стелется между сопок. Километров пять она ровная, укатанная. Игорь правит легко, будто вовсе не правит. Положил свои ладони на баранку и напевает. Густой шлейф серой пыли клубится за автоклубом. Лимонно-желтым огнем горит тайга. Осень опаляет сопки, вкрапливает в золотистый разлив берез огнистые пряди осинок и рябины.

Но вскоре дорога делается узкой. Со встречными машинами мы едва разъезжаемся. Наш шофер несколько раз съезжает на обочину, в марь. Хорошо, что оба моста ведущие, и Игорь вновь вылезает на проезжую часть с помощью «передка».

«Интересны они, бамовские дороги, — думаю я, — пыль и грязь на них легко уживаются вместе».

Впереди показывается перевал, а дальше с одной стороны скала, с другой — обрыв. Появляется встречная машина. Ей положено нас пропустить. Она съезжает на край обрыва и тут кузов ее начинает крениться.

— Стой, сорвешься! — кричит наш шофер, лихорадочно дергая ручной тормоз. Пулей он вылетает из кабины и мгновенно, выдернув откуда-то трос, подскакивает к продолжающей медленно сползать машине и накидывает петлю на крюк. Еще секунда-две, и Игорь уже в своей кабине, включает передачу и дает задний ход. Струной натягивается трос, и машина медленно ползет от обрыва.