Перевал позади. Теперь мы съезжаем на обочину. Натуженно гудя моторами, сплошной вереницей идут самосвалы на отсыпку полотна под магистраль.

Уже затемно мы приезжаем в пятерку, то есть в пятый отряд. Нас дружественно и с радостью принимают. Строители собираются в кают-компании, то бишь столовой. На стол ставится ведро крепкого ароматного чая. Зоя берет гитару и, сосредоточенно склонившись над ней, поет о том, что осталось у бамовцев в недалеком прошлом. Она поет о шумном мире, где есть кино и театры, где по вечерам горят в удобных квартирах голубые экраны и неистовствуют болельщики на захватывающих хоккейных матчах. После пения Агафоновой никому не хочется говорить, мудрствовать, решать мировые проблемы или просто болтать языком.

За ужином Зоя едва прикасается к еде. Она молчалива, подавлена, бледна и лишь горят ее заострившиеся скулы. На другой день мы едем к следующему отряду. Дорога хуже вчерашней. Нас трясет, швыряет из стороны в сторону, а потом мы останавливаемся перед мостом. Он разрушен. Выйдя из машины, мы видим вывернутые, а частью разметанные деревянные быки, сметенный волнорез и проломленный настил.

— Что скажешь, Игорь? — обращаюсь я к шоферу.

— По мосту проехали недавно «Магирусы», — отвечает Игорь. — То, что они благополучно прошли, свидетельствует и о его надежности и о том, что он вконец разбит.

— Мне кажется, что необходимо возвращаться, — говорит Рыбин. — Ничего страшного не случится, если мы на этот объект не попадем.

— Ну, если так рассуждать, — возмущается Зюзя, — так черт знает до чего дойти можно! — И смотрит на часы. — В нашем распоряжении сорок минут. Люди же на киносеанс придут. Надо ехать!

— Да вы что, всерьез?! — повышает голос начальник штаба. — У нас же представитель министерства. Я за него головой отвечаю.

— Вот этого не надо! — жестко заявляю я. — К комсомолу в данный момент я отношения не имею.

Зоя трубочкой вытягивает губы и обращается к Игорю:

— А как твоя интуиция?

— Значит, вопрос стоит так: или приехать вовремя, или повернуть назад, — и садится в кабину.

Машина трогается, а мы остаемся на берегу. Доски начинают угрожающе грохотать, едва Игорь въезжает на мост. Посреди настила кое-как забитая пробоина. Между огромными щелями зияет пустота. Я гляжу под мост. Там перекат. Внизу река, пенясь и клокоча, переваливается через гряду валунов. И тут до меня доходит, что, если машина свалится, то не в воду, а на камни. Я кричу:

— Стой!

Но поздно. Автоклуб бешено мчится вперед. Доски прогибаются под колесами, трещат, разметываются в стороны. Под машиной пусто! Но она не падает, а пролетает над образовавшейся дырой, над беснующейся рекой, ударяется всеми четырьмя колесами о настил и катит по нему, успокоительно погромыхивающему, до другого берега. Мы, как зачарованные, смотрим ей вслед. Не знаю, правда, чувствует ли сам Игорь наши восхищенные взгляды.

Мы объезжаем почти все объекты, и впечатления о жизни строителей, их быте, культурном обслуживании у меня далеко не лучшие. А тут еще инцидент. После одного из выступлений Зои я провожаю ее до вагончика, где она размещена. По дороге мы говорим о ее работе, творчестве. В вагончике горит свет.

— Странно, мне сказали, что девчата двое суток будут работать на объекте. Где же мне ночевать, если они вернулись? А я еще хотела помыться, — теряется Агафонова.

Я толкаю дверь и вхожу в вагончик. В нос ударяет запахом грязных портянок, немытого тела и чего-то еще. Перегаром, что ли, или какой-то парфюмерией? У рукомойника спиной ко мне бреется парень. А на одной из кроватей валяется здоровенный верзила в расклешенных брюках, свитере, драных шерстяных носках, и курит, сбрасывая пепел на пол. Прошлый жизненный опыт подсказывает мне, что эта пара — не лучшие представители человечества. Лежащий на койке малый узколоб с приплюснутым носом и щелочками глаз — типичный бич, а худенький у рукомойника — шкет при нем. Мгновение — и я превращаюсь в того, кем был лет этак двадцать назад. Внутри меня все напрягается, ощетинивается, но говорю я очень вежливо:

— Здравствуйте! Прошу прощения, но это женское общежитие.

Парень у рукомойника молча продолжает бриться, растягивая кожу пальцами. Лежащий на койке тоже не отзывается.

— Это женское общежитие, — повторяю я.

— А где же они? — вдруг поворачивает голову в мою сторону верзила.

— Кто? — наивно переспрашиваю я.

— Как кто? Женщины! — хохочет он.

— За дверью, — вежливо отвечаю я.

— Так зови! — приподнимается он на кровати. — Сколько их?

— Одна.

— Ниче! Хватит и одной. — Похохатывает шкет.

— Мне кажется, вам следует покинуть вагончик, уступив место женщине, — уважительно обращаюсь я к бичу.

— Один, значит, хочешь попользоваться. Это не соответствует кодексу строителя коммунизма. А ты, я думаю, партийный!

— Да, я партийный, — уже без игры жестко отвечаю я.

— Вот видишь, угадал, — ухмыляется верзила, не чувствуя перемены в моем голосе. — Так что забирай свою бабу, которая у двери, и мотай.

Я вяло подхожу к его койке, неожиданно для бича рывком переворачиваю ее, и тот катится по полу. В секунду малый упругим кошачьим прыжком вскакивает на ноги.

— Ну, падло, ты сам напросился! Я тебя сделаю!

Давно я не дрался. И мне хочется драки. Я чувствую силу своих заматеревших мышц. Мои глаза уже жгут противника. Мои зубы клацают, готовые вцепиться в глотку верзиле. Я жажду его крови! Но я не упускаю из вида и шкета, чтобы не всадил мне в спину заточенный какой-нибудь напильник.

И вдруг бич, хекнув, ударяет меня в пах, но я вовремя сгибаюсь и успеваю принять ногу противника, как вратарь мяч. Я резко выпрямляюсь, дергаю его ногу вверх и опрокидываю навзничь. Бич грохается затылком об пол и хрипит:

— Наших бьют…

Шкет с пронзительным шпанистым визгом кидается на меня и тут же, получив прямой удар, а затем в солнечное сплетение, сползает по стене на пол и затихает. Верзила ползет прочь, скуля и хватаясь за голову, но подобные трюки мне известны с детства. И когда бич вскакивает, я перехватываю его на взлете ударом в челюсть, а затем для крови бью по сопатке. Верзила корчится на полу. Одного за другим я выталкиваю их на улицу. И когда шкет скатывается с лестницы на землю, я вижу бегущих к вагончику парней и заведующую районным отделом культуры. Я быстро застегиваю пальто на все пуговицы, поправляю шапку, с силой выдыхаю из себя воздух, уравновешивая дыхание, и вновь принимаю обличье чиновника. Зоя, вся взъерошенная, подбегает ко мне:

— С вами все в порядке? Они вам ничего не сделали?

А парни, влепив бичам еще по паре оплеух, куда-то уводят их.

— Может, я чайку поставлю, — говорит взволнованно Агафонова. Я благодарю Зою и ухожу.