Мы однако же строили стену, и сложена была вся стена до половины ее. И у народа доставало усердия работать…

Строившие стену и носившие тяжести, которые налагали на них, одною рукою производили работу, а другою держали копье. Каждый из строивших препоясан был мечом по чреслам своим, и так они строили…»

Тулуза мятежная, когда увидела, что жена грозного Монфора надежно заперта в Нарбоннском замке и никак не может воспрепятствовать, принялась возводить стены, разрушенные Симоном.

Строили у ворот Монтолье и у Саленских ворот, углубляли рвы и чистили старицу Гаронны выше по течению Нового моста.

Это было, может быть, лучшее время дамы Тулузы. Не стало различий между бедными и богатыми, простолюдинами и знатными, женщины трудились наравне с мужчинами, дети – со взрослыми. Лучшие люди города, берясь за тяжелые корзины с землей и камнями, не боялись оборвать кружева на одежде.

Для Тулузы наступило обетованное Царство Небесное, и не было там в те дни «ни Еллина, ни Иудея».

Корзины, нагруженные вынутой землей, передавались из рук в руки – будто летали по воздуху вдоль всего рва. Канавы прорезали почву, наполняясь мутной водой. Старица вновь ожила, а над нею вырос вал. На телегах, на плечах перетаскивали длинные жерди.

Днем и ночью стучали топоры. Для палисада острили тяжелые бревна.

Возвести настоящую каменную стену Тулуза не успевала, но деревянную подняла в короткий срок. Мощные бревна, заостренные вверху, были врыты в землю на треть и хорошо укреплены поперечинами.

Далеко видно в прозрачном осеннем воздухе. Далеко слышно, как днем и ночью поет и смеется Тулуза мятежная. И страха не было у нее в те дни; ради недолгого срока, проведенного в Царстве Небесном, стоило потом принимать и муки, и смерть.

И не знала Тулуза, сколько дней отпущено ей было такой жизни; знала только, что мало.

По истечении времени оказалось, что этих дней было всего девять.

* * *

На десятый день по возвращении Раймона прибыли под стены Тулузы одновременно оба Гюи – и дядя, и племянник, один из Каркассона, другой из Бигорры, и с каждым был небольшой отряд.

Завидев друг друга издали, приостановились, начали всматриваться. Сын Монфора первым разглядел, с кем столкнулся на узкой дороге посреди широкой равнины и с криком погнал коня навстречу родичу.

Обнялись от души. И сказал брат Симона:

– Не будем ждать. Давайте подъедем к городу ближе и нанесем внезапный удар там, где найдем брешь.

На это молодой граф Бигоррский ответил:

– Хорошо.

Свели два отряда в один и, не останавливаясь даже для краткого отдыха, понеслись в сторону Тулузы. Взволновали дорожную пыль, гром исторгли у пересохшей за лето земли. Остался позади Нарбоннский замок – головы не повернули взглянуть на него. Скорей, скорей, пока Тулуза в смятении, покуда растеряна она и не успела собраться с силами.

Прямо в брешь у Саленских ворот устремились они, туда, где еще не закончена была работа. Мимолетом подивился брат Симона тому, как много успела, оказывается, Тулуза – нежная, взбалмошная – за столь малый срок. Но не было у него времени дивиться долго.

У пролома остановил коня, руку с мечом вскинул и прокричал, выпевая слова, будто в рог затрубил:

– Бароны, франки! С коней!

И первым соскочил на землю, обращая себя в пехотинца.

Ярясь громким криком, бросились франки на город, оскальзываясь на насыпи свежих валов. Две женщины с корзиной, полной камней – вдвоем волокли, надрываясь, – полетели в ров; корзина, теряя камни, вслед за ними. У палисада зарубили нескольких горожан. Кто с топором был, кто с ножом – над бревнами клонились, тесали и острили. Теперь сами бревнами пали. Переступили через трупы и так ворвались в город, погнав перед собой перепуганных людей, какие на пути подвернулись.

Да, пообносилась дама Тулуза, пока пребывала в своем Небесном Царстве! Все люди в ней стали одинаковы, не разберешь, какого и звания. От тяжкой работы одинаково в грязи.

И кричали, убегая, тулузцы:

– Франки, франки!..

А франки настигали их и били в потные спины.

И по всей, казалось, Тулузе заревели боевые рога, гнусаво и грозно, – в точности такие, как у всадника на симоновой печати.

– Монфор! – кричал сын Симона, но рога заглушали его голос.

И гасконцы, что пришли вместе с ним на зов его матери, кричали тоже, повторяя непривычное еще губам имя своего нового графа:

– Монфор! Монфор!

И все глубже вгрызались они в тело Тулузы, беспощадно кромсая ее острыми мечами.

А в глубине Тулузы, в самом ее чреве, постепенно зарождался новый звук – гром копыт, в узких улицах оглушительный. И вот навстречу франкам выскакивает конница, надежда дамы Тулузы, ее спасение. И бьет каждого всадника по левому плечу, покуда не взят на локоть, треугольный тарж, и горят на нем золотые и красные полосы – Фуа. Опять осиное это гнездо разродилось злым роем.

Рассыпаются повсюду.

Гюи, брат Симона, уходит от удара, пропускает всадника мимо себя и в последний миг разит лошадь. А в Гюи уже летят арбалетные стрелы. И с крыш вдруг метнули камень, да только промахнулись – попали по издыхающему коню.

Гюи жмется к стене. Из соседней улицы тоже слышен гром копыт. Поверженный всадник перед Гюи беспомощно бьется под конской тушей. Гюи поглядывает на него, примеривается, как ловчее убить, покуда не выбрался. Но отовсюду несутся на него красно-золотые осы, и Тулуза полнится ликующим криком:

– Фуа! Фуа! Фуа!..

Бросив бой незавершенным, Гюи ныряет от них в узкий переулок, куда конному не пробраться.

А младший сын Симона неподалеку от своего дяди и крестного бьется со Спесивцем. Спесивец долговяз, одет бедно, вооружен крепко и старше он молодого бигоррского графа ровно в два раза. И не со Спесивцем бьется уже сын Симона, а с собственной смертью, ибо ранил его Спесивец, глубоко рассек ему кисть правой руки и вынудил переложить меч в левую. А левая для Гюи – совсем не то, что правая.

И кривил уже в усмешке курносое свое лицо Спесивец. Зарубил бы симонова сына, если бы не старший Гюи. Вовремя успел к своему крестнику и принял удар, тому назначенный. А после, пока Спесивец поворачивался, уязвил врага под подбородок.

Нехорошо засмеялись тогда оба Гюи де Монфора, племянник и дядя. Сегодня убили они Спесивца, который много крови Симону попортил в Тулузе. Прозвание свое получил он за заносчивый не по состоянию нрав и за вздернутый нос. Настоящее же его имя было Эмери из Эстретефонды.

И ревели в Тулузе трубы, сделанные из бычьих рогов. Однако иначе ревели они, чем в начале битвы. Отзывали франков из Тулузы, собирали их за стенами – отступление играли.

А Тулуза кричала: