2 октября 1941 г. солдаты слушали второе заявление фюрера, провозгласившего конечной целью кампании Москву. Несмотря на беспокойство, как бы война не затянулась до зимы, Вильгельм Мольденхауер просто содрогался от возбуждения из-за торжественных призывов Гитлера не складывать оружия в решительной битве против большевизма. К публичному примешивалось и личное, интимное – молодой офицер представлял себе жену внимавшей речи фюрера по радио: «И с каждым словом, может быть, твои мысли также были со мной». 4-я танковая дивизия Фрица Фарнбахера уже выступила, жгуче холодный туман пробирал личный состав до костей, но скрывал передвижения соединения. В первый день они покрыли 130 километров и четверо суток спустя, во второй половине 3 октября, подошли к Орлу. Пока наступавшие находились на открытой местности на пути к городу, мотопехота маневрировала на легкой технике, прикрываясь танками под огнем советских самолетов, взлетавших в видимости немцев с расположенного невдалеке аэродрома. О люфтваффе на протяжении нескольких дней никто и слыхом не слыхивал. Прежде чем достигнуть пригородов Орла, пехотинцам больше тридцати раз приходилось выскакивать из грузовиков и бронетранспортеров и прятаться за танками. Те уже катились по улицам города, а трамваи еще продолжали циркулировать. Какой-то вагоновожатый даже начал подавать сигналы звонком, приняв встретившийся на пути танк за один из своих. Когда же немец развернул пушку в направлении трамвая, улица мигом опустела[396].

Как под Смоленском и на Украине, немецкие танки возглавляли обход и окружение. После Орла 2-я танковая армия быстро взяла в полное кольцо Брянск. Западнее 3-я и 4-я танковые армии с двух сторон клешнями охватили Вязьму. К 7 октября почти все оставшиеся советские войска на Западном фронте очутились в двойном котле, а дорога на Москву лежала открытой для немцев. В штабе фюрера Йодль назвал этот день решающим для кампании и сравнил достижения со стремительной победой прусской армии над Австрией в 1866 г. Двое суток спустя личный пресс-секретарь Гитлера Отто Дитрих собрал особую пресс-конференцию, спеша известить мир о том, что теперь между германскими армиями и Москвой лежит лишь «пустое пространство». Геббельс просто всплеснул руками от досады и огорчения. По двум причинам: из-за преждевременного триумфализма и из-за неспособности контролировать Дитриха. Однако сдерживать прессу он не стал. «Пробил великий час!» и «Военный крах большевиков», – заявляла Völkischer Beobachter. В книжных магазинах на витринах появились учебники русского для чиновников будущей оккупационной администрации, а кинотеатры анонсировали скорый выход на экраны документальной ленты «Немцы вступают в Москву»[397].

Не стоит считать это такой уж легкомысленной поспешностью. У Красной армии остались всего лишь 90 000 солдат для защиты столицы перед лицом миллионной группы армий «Центр». Размах немецкой победы превысил даже достигнутое на Украине: вермахт захватил 673 000 военнопленных и 1300 танков. Если сложить вместе два достижения, то в пределах пяти недель только в плен немцам сдались 1 447 000 красноармейцев. Германский генеральный штаб и Верховное главнокомандование совершенно не заботились о том, что делать с таким количеством военнопленных, хотя сам план кампании строился именно на быстром разгроме Красной армии. Гитлеру с его ближними советниками не было до них никакого дела, если не считать, правда, возможности использовать их на работах, но осенью 1941 г. подобные идеи еще не пользовались популярностью. Недолго думая проблемы изыскания потребных ресурсов переложили на управление по военнопленным и командование в тыловых районах[398].

По итогам боев под Вязьмой и Брянском командование 580-го тылового района 2-й армии устроило пункты питания и отправляло военнопленных в тыл, «задействовав все пригодные для использования грузовики и телеги, привлекая сельских старост и военнопленных» для решения задачи. В начале октября оно развернуло в Кричеве 203-й пересыльный лагерь для военнопленных, Дулаг (по заимствованной у противника терминологии), приспособив под бараки для 10 000 пленных лесопилку и цементный завод. Однако только за одну ночь туда поступили 20 000 человек и подтягивались еще 11 000. К 19 октября в лагере скопились 30 000 красноармейцев. Большинство из них оставались без крыши над головой, пока начальство не позаимствовало у расположенных рядом немецких частей лопаты, чтобы отрыть землянки и покрыть их сверху ветками и присыпать землей. Хотя лагерь расположился вблизи от железнодорожной линии и имелся доступ к воде, подача ее пленным находилась на низких позициях в списках военных приоритетов.

Вопросами питания занимался доброжелательно настроенный офицер, ветеран Первой мировой войны. Слишком старый для службы во фронтовых частях, Конрад Ярауш в письмах домой красноречиво описывал маховик разворачивавшейся на его глазах катастрофы. Готовили еду в старых топливных бочках. Посуды остро не хватало, и многим пленным красноармейцам приходилось вместо мисок пользоваться пилотками и фуражками, удерживавшими, по всей вероятности, только половину выдававшегося им жидкого супа. В самый пик притока пленных после сражения под Брянском Конраду Яраушу в его отделении Дулага № 203 приходилось кормить по 16 000–18 000 человек в день. Всего пять немцев занимались административными вопросами и кухней, плюс к тому восемь охранников, как рассказывал он другу Вернеру Гассу: «И можешь представить себе, что приходилось еще бить и стрелять… чтобы просто навести порядок вокруг кухни». Когда численность отправленных в более крупные лагеря дальше на западе стала превышать новые поступления, количество снизилось до 6000, и Ярауш с чувством облегчения написал жене: «Мне не приходилось уже играть роль полицейского так часто, и не надо было никого колотить резиновой дубинкой или приказывать расстрелять кого-нибудь. Тем не менее хватало и много чего отвратительного». Несмотря на все препятствия, он и другие офицеры из числа «стариков», в которых «осталась еще пока старомодная человечность», смогли наладить выдачу еды дважды в день – и это перед лицом сопротивления лагерной инспекции[399].

Ярауш собрал вокруг себя активных пленных, которым поручил кухни, взамен предоставив привилегию доступа к еде. Ярауш раздавал им сигареты, а военнопленные в ответ заботились и о нем, обеспечивая его дважды в день супом, сдобренным молоком или сливками, и куриными яйцами – до четырех в день, даже когда их не хватало. Он осознавал пользу от фуражирских рейдов более «беспощадных» товарищей, прибегавших к реквизициям провианта у местных крестьян. Нападений партизан опасаться не приходилось, поскольку, как уверял жену Ярауш: «Тут все тихо. Эсэсовцы метут чертовски чисто». Мягкий по характеру преподаватель религиоведения и противник нацизма из Магдебурга, Конрад Ярауш относился к советским военнопленным скорее с любопытством, чем с враждебностью. Вооружившись букварем, он принялся изучать русский и нашел для помощи в освоении языка образованного пленника[400].