— И скоро предполагаете?

— В ту субботу.

Чемоданов все держал в голове узнанное от Вики, и столь стремительный разворот событий его не обрадовал.

— Слушай, а чего вы торопитесь? Присмотрелись бы друг к другу. Обязательно, что ли, расписываться? Поживите так, притритесь…

— Это у матери под боком? — Ксюшка хмыкнула и поставила точку над «и»: — Да я с чертом распишусь, лишь бы из дому.

— Ладно тебе, — остановил Чемоданов, в котором пробудилось нечто вроде родительской солидарности, — мать как мать. Не хуже других.

— А чего она мне жить не дает? — скандально возразила наследница.

— Так ведь мать, — объяснил он, — беспокоится.

— Да провались она!

Он устыдил:

— Ксюш, ты что? Нельзя так о матери.

Он и сам ее не любил: глупа, самоуверенна, напичкана дурацкими принципами, а на людей глядит так, будто весь свет у нее в подчинении. Но это его дело судить. Его, а не Ксюхино. Какая ни есть, а мать. Она мать, он отец. Родители.

— А чего ты ее все защищаешь? — поинтересовалась дочка, и в голосе был не столько протест, сколько обыкновенное любопытство.

— Из справедливости, — сказал Чемоданов, — у нее ведь и достоинства есть. Хозяйка, дом держит.

— Пап… — с досадой протянула Ксюшка.

— Тебя вон родила. Тоже кое-что…

Тут Ксюшка потянулась к нему, погладила пальцем по носу и произнесла с торжеством:

— Любишь!

— Раз уж лучше нет никого, приходится тебя, — проворчал Чемоданов.

Она села на край кровати, задумалась.

— А здорово, что ты с нами не жил. Был бы сейчас обычный старый хрен, учил бы жить.

— А я что, не учу? — удивился он.

— Раз в полгода можно и потерпеть. — Она вздохнула и покачала головой. — А жаль, что у меня не твоя фамилия. Вот только кликухи у нас с тобой… Чемоданов, Кувыркина. Пап, чего нам так не повезло, а?

Но огорчения в голосе не было, губы вновь расползлись в улыбку. Такая с любой фамилией проживет…

О родовом своем имени Чемоданов думал не раз, и теперь объяснил угрюмо:

— Предки были мужики, и у меня, и у матери. Эти, — он мотнул головой вверх, — Шуйские, да Романовы, да Шереметевы. Ну а нам что позавалящей. Тоже суки были порядочные. Удавил бы!

— А говорят, при царе было лучше, — с сомнением вставила она.

— Кто наверху, — сказал Чемоданов, — так им и сейчас неплохо.

— Пап, чего ты такой злой?

Чемоданов посмотрел ей в глаза:

— Потому что на добрых воду возят. А на мне — хрен им! Где сядут, там и скину, еще вопрос, кто на ком покатается.

Ксюшка будто невзначай прошла к окну, глянула вниз, потом вернулась к кровати и вновь села. Чемоданов спросил, стараясь поравнодушней:

— Как думаешь, у тебя с ним надолго?

— Он меня прописывает.

— Ого! — изумился Чемоданов.

— Ему кооператив делают. На двоих будет двухкомнатная.

Он молча покивал. Да, тут дело крепкое. Прописка — это надолго.

Кое-что все же корябало душу, и он решился. Выдавать Вику было нельзя. Чемоданов усомнился как бы от себя:

— Парень-то ничего, вот только вид у него… как бы это сказать… бабника, что ли.

— Вид! — хохотнула дочка.

— Не прав, да?

— У него, пап, не вид, у него вся натура кобелиная. Тот еще мальчик! Но он же мне не перетрахнуться, я с ним жить собираюсь. А для жизни он надежный, то, что надо.

Этот странноватый вывод пришлось принять на веру, что Чемоданов и сделал. Жить Ксюшке, значит, ей видней.

Потом она спросила:

— Пап, ты богатый?

Вопрос был приятен, поскольку на данный момент Чемоданов оказался не просто при деньгах, а именно богатый. Непредвиденные расходы по ночной операции Юрка справедливо возложил на клиента, и на рыло пришлось ровно по полторы, без вычетов, из лапы в лапу. Словом, денег получилось столько, что не грех и позабавиться.

Чемоданов озабоченно нахмурился:

— А много тебе?

— Н-ну… рублей триста.

— Грабишь отца родного, — сказал Чемоданов и выдал ей три сотни.

Ксюшка поцеловала его в щеку, а деньги сунула куда-то за пазуху.

— Пап, — сказала она, — я тут посчитала… В общем, надо бы еще рублей примерно двести пятьдесят. Потянешь?

— Сейчас, что ли?

— Да нет, — успокоила Ксюшка, — через неделю.

— Лучше я тебе одним заходом, чтоб два раза не переживать, — вздохнул Чемоданов и полез за деньгами.

— Самому-то останется?

— Я ведь не женюсь. — Он выдал ей еще три сотни. — А остальные когда?

— Какие остальные? — не поняла дочь. — Это и есть остальные. За все про все.

Теперь не понял он:

— Как, а свадьба? На свадьбу-то надо!

Она сморщилась:

— Пап, какая свадьба! Позовем человек пять, и хорош.

Чемоданов растерялся. Вот это номер! Стоило ночью лазить через забор, стоять под дулом, искушать боевого дедулю. Уж как старался, а теперь, выходит, ни к чему?

— Ну а кольца?

— Я ж тебе сказала, на запись ребята дадут, а так… — Она засмеялась. — Зачем нам золото, когда мы сами золото?

— Да нет, деньги пригодятся, — не столько дочку, сколько себя уговаривал Чемоданов, — может, съездите куда после свадьбы.

— Конечно, поедем, — сказала Ксюшка, — еще до свадьбы сгоняем. Ты сказал, пожить надо, вот и поживем. В Крым махнем на недельку, автостопом, давно хотели.

— А автостопом жрать, что ли, не надо?

Дочка хмыкнула:

— Пап, ну еще же муж есть. Пусть и думает.

— Верно, — улыбнулся Чемоданов. Про мужа он как-то подзабыл. — Кстати, его-то как фамилия?

Ксюшка повела плечиком:

— Тоже наша компания. Босяков.

— Не скажи, — возразил Чемоданов, — фамилия как раз аристократическая: вся страна босяцкая. Босякова Ксения Геннадиевна. А чего? Все лучше, чем Кувыркина.

Он так расчувствовался, что вопреки прежнему расчету не стал ждать торжества, а прямо тут же достал и надел ей на палец купленное с Ритулей колечко. Золото золоту не помешало, дочка завизжала от восторга и кинулась целовать отца.

Может, Чемоданов и цепку бы до свадьбы не додержал — но не дал телефонный звонок. Степа, едва поздоровавшись, велел взять ручку и стал диктовать адрес эротического театра. Пока Чемоданов вспоминал, о чем конкретно договаривались в ресторане, время ушло, какие-то фразы сами собой произнеслись, и отказываться стало неловко. Тем более речь-то шла сходить да глянуть.