– Пришли фото трупа Силаевой.

Вульф обладает отличной интуицией, поэтому онлишь коротко бросил:

– Ок.

Не прошло и минуты, как я получила картинку исунула трубку под нос Ковригину:

– Смотрите. Извините за жестокость, но вы жена слово мне не верите.

Дед изучил снимок.

– Хорошая работа, – одобрил он, – удачнаякукла. Или это, как там у вас теперь называется, «фотошоп»?

Я начала терять терпение:

– Нина действительно мертва.

– Расскажите, цветы золотые… – дурашливопропел «гном».

– Ну как мне вас убедить? – подскочила я.

– Тело покажи, – ухмыльнулся Тим.

Я снова схватилась за телефон и, сделавнесколько звонков, осведомилась:

– Поедете сейчас? Время позднее, морг закрыт,но для нас сделают исключение.

У Ковригина вытянулось лицо:

– Маша, ты серьезно?

– Более чем, – кивнула я. – Только наденьтепуловер, там дикий холод.

Тимофей Пантелеймонович встал, без слов вышелв прихожую и, похоже, снял трубку допотопного аппарата. Сквозь незакрытую дверьлегко проникали звуки. Я услышала шуршание, затем голос:

– Андрей? Мне предлагают поехать в судебныйморг, опознать тело Нины Силаевой. Утверждают, что она моя дочь. Проверь.

Старик вернулся в свою комнату, сел в кресло ипояснил:

– Приятелю звонил. Сейчас доложит.

Время тянулось долго, потом раздался звонок.Тим-плотник вновь вышел.

– Слушаю. Да, да, да. Нет, сам посмотрю.Спасибо, я в порядке, – донеслось из коридора.

– Мы едем? – спросила я, выходя в прихожую.

Ковригин молча кивнул и потянулся к куртке.

Когда дежурный санитар лениво откинул частьпростыни, прикрывавшей лицо жертвы, Ковригин даже не вздрогнул.

– Не с близкого расстояния стреляли, –равнодушно заметил он и резко сдернул с тела всю ткань.

– Эй, эй, – разъярился медбрат, – так делатьне положено!

– Уже вскрывали, – сказал ТимофейПантелеймонович, – зашили аккуратно, молодцы, не тяп-ляп, пожалели девушку.

Санитар быстро прикрыл труп и хотел вдвинутьего в холодильник.

– Погоди, – велел «гном» и приподнял головуНины.

– Ну народ! – возмутился служитель. – Уберируку от трупа! Там следы, улики.

– Успокойся, – приказал Ковригин. – Раззашили, значит, все, тело помыли. Рана не сквозная, пулю нашли?

– Пока не знаю, – растерялась я.

Тимофей Пантелеймонович перевел тяжелый взглядна парня в мятом халате.

– Я чего? Ничего, – внезапно испугался тот, –мне не докладывают, я студент, к степухе подрабатываю.

– Кто делал встрытие? – каменным тоном спросилКовригин.

– Вероника Михайловна Седых, – выдал служебнуюинформацию парень.

Тимофей Пантелеймонович уставился на носилки,вынул кошелек, протянул притихшему юноше пару купюр и сказал:

– Простыню ей поменяй, найди новую, без пятен.И под голову чего помягче сунь.

– Они у нас без подушек лежат, – заикнулсясанитар.

– Знаю, – остановил его «гном». – А Ниненормально надо. Справишься?

Медбрат кивнул, подошел к большому мешку,вытащил оттуда пакет, разорвал его и сказал:

– Одноразовая простынь есть, голубая, непользованная никем.

– Молодец! – похвалил студента «гном». – Пошли,Евлампия, там в конце переулка круглосуточный бар открыт. Выпить мне надо.

Несмотря на поздний час, в заведении шумелнарод – в основном прилично подвыпившие мужчины и дамы, чья профессияугадывалась при первом же взгляде на их сильно намазанные лица и «сексуальный»наряд.

– Она мне не дочь, – неожиданно сказалКовригин, опрокидывая в рот порцию водки.

– А кто? – спросила я.

– Внучка, – пояснил Тим, – угадала ты сродинкой. Фирменный знак Ковригиных. У Ларки, ее матери, такая же была.

– Следовательно, ваша дочь Лариса? – удивиласья. – А как же понятия? Вор в законе не должен иметь семьи. Вы вроде из старойгвардии, не нынешний отморозок.

Тимофей Пантелеймонович положил руки на стол:

– А не было семьи. Мы с Ларкиной матерью нерасписывались, жили наскоком. Выпустят меня с зоны, погуляю с корешами и кНадьке еду. Отосплюсь там, отъемся, натрахаюсь до звона в ушах и,прости-прощай, уезжаю. Молодой был, дурной, не понимал, как Надька ко мнеотносится. Другие мужики в бараке только кулаки от злости сжимали: пока они нашконках грелись, бабы вразнос шли, если официальные жены, то развод оформляли,сожительницы других заводили. А Надя меня ждала, однолюбка была. Ларку родила,никогда не жаловалась, лишь улыбалась.

– Похоже, Нина получила от вас родинку, а отбабушки талант любить, – отметила я.

– Я им помогал, – продолжал Ковригин, – денегдавал, Надька комнату в коммуналке на хорошую квартиру поменяла, с доплатой,конечно. Я ей всю сумму отсчитал. И ведь гордился, что не женюсь, считал себясвободным. Глуп был, а Надя умная оказалась. Она от Лары правду не скрыла, ненаврала ей про капитана дальнего плавания, честно сказала: «Твой отец сидит назоне. Но он хороший человек, тебя любит».

– Оригинально, – пробормотала я.

Тимофей опустошил очередную рюмку:

– Не понимаешь – не осуждай. Я теперь другойстал. Когда завязал с ходками, Надя уже умерла, Лара предлагала мне с ней жить.Но я отказался: соседи начнут судачить, то да се. Купил себе «однушку».

– На Кушнира? – уточнила я. – И чем же высейчас занимаетесь?

– У меня авторитет, – моргнул Тим, – я судья.

– Простите, кто? – не поняла я.

Тимофей Пантелеймонович вновь налил себеводки: