Стопка вырезок на эту тему оказалась намного толще остальных. Все стопки лежали в строгом порядке, но я не сумел найти никаких сопроводительных записок, за исключением крошечного клочка бумаги с адресом: «2318, Роби-стрит». Это меня заинтриговало. Только один голый адрес и никаких объяснений. При случае я решил туда как-нибудь заглянуть.

За стенами дома была уже ночь, и в косых лучах света от уличного фонаря слой пыли на оконном стекле стал еще заметней. Из-за стен не доносилось никаких новых звуков, не считая неясного, жестяного бормотания радио. Я по-прежнему слышал зудение испорченной вывески, и очередной локомотив натужно пыхтел на далекой сортировке. К собственному облегчению, я почувствовал, что меня клонит в сон. Едва раздевшись и с непривычной аккуратностью разместив одежду на кухонном стульчике, я поймал себя на том, что гадаю, не укладывал ли ее и дядя точно так же: пиджак на спинку, брюки на сиденье, ботинки со вложенными носками – под него, рубашка с галстуком перекинуты поверх пиджака.

Окно я приоткрыл дюйма на три сверху и снизу, тут же вспомнил, что редко открываю окно в спальне сверху, и опять подумал про дядю. К счастью, меня по-прежнему клонило в сон. Я откинул покрывала, выключил лампу и рухнул в кровать.

Первой моей мыслью при этом было: «Тут лежала его голова». Я размышлял, действительно ли он умер во сне, как мне говорили, или же просто лежал тут парализованный – одинокий человек во тьме. Это совсем ни к чему, твердил я себе и старался думать о том, как измотаны и перенапряжены мои мускулы, как хорошо наконец дать отдых уставшим ногам, вытянуться во весь рост и расслабиться. Помогло это мало. Как только глаза у меня привыкли к полутьме, я стал различать смутные очертания предметов в комнате. Стул с одеждой. Стол. Призрачный отблеск стекла фотографии на буфете. Стены, казалось, сомкнулись еще тесней.

Постепенно мое воображение принялось рисовать огромный город, раскинувшийся за этими стенами, город, который я едва знал. Я словно наяву представлял себе квартал за кварталом погруженных во тьму домов, тут и там перемежающихся скоплениями более высоких зданий, под которыми пристроились темные витрины и пролегли трамвайные пути. Огромные размытые массивы пакгаузов и фабрик. Сортировочные станции с их унылыми пространствами рельсов и шлака, заставленные шеренгами и колоннами пустых вагонов. Путаница неосвещенных переулков и нервозное погромыхивание транспорта на редких бульварах. Бесконечные ряды уродливых двухэтажных каркасных домишек, налезающих друг на друга. Человеческие силуэты, которые, как я воображал, никогда не ходят прямо, а крадутся в тени вдоль стен. Преступники. Убийцы.

Я резко прервал эту вереницу образов, немного испуганный их ясностью. Это было почти так, будто мое сознание отделилось от тела, шпионя и подглядывая. Я попытался посмеяться над этой мыслью, столь очевидным результатом усталости и перенапряжения. Не важно, сколь чужим и враждебным ни представлялся мне город – я в полной безопасности в своей маленькой комнатке, надежно запертой на замок. В комнате полицейского. Дэвид Род, лейтенант полиции, вышел в отставку 1 июля 1927 г. Я обмяк и провалился в сон.

Сон был очень простой, ясный и исключительно реалистичный. Я вроде как стоял в мощенном булыжником переулке. Рядом возвышался некрашеный забор с выломанной доской, а за ним – темная кирпичная стена многоквартирного здания в серых от времени строительных лесах. Был тот рассветный час, когда всякая жизнь замирает и зябким ползучим туманом повсюду проникает сон. Небо упрятывали бесформенные облака. Я мог видеть хлопающую на ветру уцелевшую желтую занавеску в окне первого этажа, но самого хлопанья не слышал. Вот и все. Но чувство холодного страха, охватившее меня в тот момент, было просто невозможно описать. Я будто что-то искал и вместе с тем боялся даже пошевелиться.

Сцена переменилась, хотя все мои эмоции остались прежними. Была ночь и какой-то пустырь, почти целиком заслоненный от резкого света уличного фонаря огромным рекламным щитом. Я мог смутно различать отдельные предметы на пустыре: груду битых кирпичей и бутылок, несколько сломанных бочек и голые остовы двух автомобилей с заржавленными и помятыми крыльями. Между ними расползались буйные заросли сорной травы и бурьяна. Потом я заметил, что пустырь по диагонали пересекает узкая кочковатая тропка, а по ней нога за ногу бредет какой-то мальчуган, как будто вернувшийся поискать какую-то вещь, которую потерял вечером. Ужас, нависший над этим местом, каким-то образом был направлен прямо на него, и я почувствовал за него жуткий страх. Я пытался предостеречь его, прикрикнуть, чтоб немедля бежал домой. Но я не мог ни говорить, ни двигаться.

И снова сцена переменилась. Опять был час рассвета. Я стоял перед лепным фасадом какого-то двухэтажного особнячка, расположенного чуть в глубине и отделенного от улицы аккуратным газоном с двумя цветочными клумбами. В квартале от него виднелась фигура полицейского, совершающего обход. Потом вдруг некая сила властно увлекла меня в сторону дома. Я увидел бетонную дорожку, уложенный кольцами шланг, а потом, в чем-то вроде углубления или ниши, – скорчившуюся фигурку. Та же сила заставила меня склониться над ней, и я увидел, что это молодая женщина с разбитым черепом и заляпанным кровью лицом. Я дернулся, попытался крикнуть и, сделав гигантское усилие, проснулся.

Казалось, я целую вечность пролежал сжавшись и боялся пошевелиться, прислушиваясь к гулким ударам собственного сердца. Полутемная комната кружилась вокруг меня, мелькали какие-то фигуры, и временами окно оказывалось совсем не там, где ему следовало быть. Постепенно мне удалось справиться с паникой и заставить предметы вновь обрести нормальный облик, приглядевшись к ним повнимательней. Потом я сел на кровати, все еще не в силах одолеть дрожь. Это был один из худших ночных кошмаров, которые я только мог припомнить. Я потянулся за сигаретой, трясущейся рукой прикурил и подоткнул одеяла.

И тут я кое-что вспомнил. Тот двухэтажный особнячок – я ведь уже видел его раньше, причем совсем недавно, и вроде даже знал, где именно. Я слез с кровати, зажег свет и порылся в газетных вырезках. Вскоре я нашел нужные фотографии. Дом был тот же самый, что и во сне. Я прочитал подпись: «Здесь была обнаружена девушка, ставшая очередной жертвой Призрачного Душегуба». Вот, оказывается, что вызвало мой кошмар. Теперь я это установил точно.

Мне показалось, будто слышу какой-то шумок в коридоре, и я скакнул к двери, дабы убедиться, что она по-прежнему заперта. Вернувшись к столу, я осознал, что дрожу всем телом. Это было совсем ни к чему. Надо было поскорей справляться с этими дурацкими страхами, с этим непонятным ощущением, будто кто-то старается захватить меня врасплох. Я сел, затянулся сигаретой и поглядел на вырезки на столе. Имел ли мой дядя привычку так же раскладывать их, изучать, размышлять над ними? Просыпался ли он когда-нибудь посреди ночи и сидел вот так, как я, ожидая возвращения сна?

Я резко поднялся на ноги, быстро собрал вырезки в одну большую стопку и сунул ее обратно в шкаф. По ошибке я вытащил нижний ящик и вновь увидел ту диковинную мешанину предметов. Очки, тросточку с серебряным набалдашником, пустой портфель, зеленую ленточку, игрушечную лошадку, черепаховый гребень и все остальное. Убрав вырезки подальше, я опять решил, что слышу какой-то тихий шумок, и быстро крутанулся на месте. К двери я на сей раз подходить не стал, поскольку по-прежнему видел торчащий в замке ключ, и он не шевелился. Но я не сумел перебороть побуждение заглянуть в чулан. Там все так же висел синий мундир – фуражка сверху, ботинки снизу, дубинка сбоку. Дэвид Род, лейтенант полиции, вышел в отставку 1 июля 1927 г. Я захлопнул дверь.