Непосредственно перед ним раскинулось пустое пространство, равное по площади двум-трем городским кварталам, но сразу за ним начиналось некое странное царство, будто перенесенное совсем из другого климата и иной геологической системы и невесть зачем брошенное здесь, у самых городских стен. Тут были диковинные деревья и кустарники, но что самое поразительное – огромные неровные глыбы какого-то красноватого камня, которые вырастали прямо из земли через неравные интервалы и сходились в массивную центральную возвышенность пятидесяти-шестидесяти футов высотой.

Пока он глазел на все это, свет потускнел, словно на землю набросили покрывало, и во внезапно наступивших сумерках откуда-то спереди донесся едва слышный вой, унылый и зловещий, но никоим образом не сродни тому, что преследовал его дни и ночи. Он опять зашагал вперед, теперь уже неосознанно в направлении источника нового звука.

Узенькая калитка в проволочной изгороди распахнулась, пропуская его в каменное царство. Он машинально двинулся по усыпанной гравием дорожке среди густого кустарника и деревьев. Поначалу показалось, что там очень темно по сравнению с открытым пространством у него за спиной. С каждым шагом вой становился все ближе. Наконец тропа резко завернула за скалистый уступ, и он оказался прямо у цели.

Ров из грубого камня футов восьми в ширину и примерно столько же в глубину отделял его от плоской площадки, поросшей низкой коричневатой растительностью и вплотную окруженной с остальных трех сторон отвесными каменными стенами, в которых темнели входы двух-трех пещер. В открытом центре площадки сбилось вместе с полдюжины призрачно-белых собачьих силуэтов с задранными к небесам мордами, издавая тот унылый, жалобный вой, который и привел его сюда.

Только натолкнувшись коленями на низкую железную оградку и разглядев маленькую аккуратную табличку с надписью «АРКТИЧЕСКИЕ ВОЛКИ», он понял, куда, скорее всего, попал – в знаменитый зоологический сад, который знал по рассказам знакомых, но сам еще не посещал, где животные содержатся в условиях, наиболее близких к естественным. Оглянувшись, он заметил очертания двух или трех низеньких неприметных зданий, а чуть дальше – фигуру охранника в форме, вырисовывающуюся на фоне светлой заплаты на темном небе. Очевидно, он попал в сад уже после закрытия через служебный вход, который позабыли запереть.

Повернувшись обратно, он с невольным любопытством уставился на волков. Неожиданный поворот событий привел его в полное замешательство и совершенно сбил с толку, и довольно долго он туповато размышлял, с чего это вдруг эти звери не вызывают у него никакой тревоги и даже кажутся в чем-то привлекательными.

Наверное, это происходило потому, что в них было так много от природы и так мало от города. Взять, к примеру, огромного хищника, самого крупного из всех остальных, который подступил вперед к краю рва, чтобы уставиться на него в ответ. Он казался истинным воплощением примитивной силы. У него был такой молочно-белый мех… ну, пожалуй, не такой уж и белый: мех оказался темнее, чем ему почудилось на первый взгляд, с какими-то черноватыми потеками – или это следовало отнести на счет слабеющего закатного освещения? Но, по крайней мере, глаза у него были чистые и прозрачные и мерцали в сгустившихся сумерках, словно драгоценные камни. Но нет, прозрачными они все же не были: их красноватое свечение сгущалось, мутнело, и вскоре они уже больше походили на два смотровых глазка в стенке притушенной топки. И почему он сразу не заметил, что это создание отличается совершенно очевидным уродством? И почему остальные волки жмутся подальше от него и испуганно рычат?

Потом зверь облизал черным языком вымазанную чем-то черным морду, из его глотки вырвался смутно знакомый вой, в котором не было абсолютно ничего от дикой природы, и Дэвид Лэшли понял, что перед ним притаилось чудище из его снов, обретшее наконец плоть и кровь.

С придушенным вскриком он развернулся и слепо кинулся бежать по усыпанной гравием дорожке, которая вела между зарослями густого кустарника к калитке, спотыкаясь на неровной земле и дважды свалившись. Добежав до опушки, он обернулся и увидел приземистый, сгорбленный силуэт, показавшийся в воротах. Даже на таком расстоянии он мог сказать, что глаза не могли принадлежать обыкновенному животному.

Среди деревьев было темно, и темно было на улочке за ними. Где-то впереди теплились уличные фонари, и в домах горел свет. Скованный беспомощным ужасом, он увидел, что трамвая на кольце нет, пока внезапно не осознал – и это осознание мелькнуло как призрак надвигающегося безумия, – что ничего в городе не обещает ему убежища. Все, что лежало впереди, было охотничьей территорией твари. Она загоняла его в свое логово, чтобы там убить.

Тогда он побежал, побежал с беспомощным ужасом жертвы на гладиаторской арене, кролика, выпущенного перед гончими псами, бежал до тех пор, пока бока не сковала боль и горло не перехватило пламенем, а потом все равно бежал не останавливаясь. Прямо по грязи, лужам и обломкам кирпича, потом по бесконечному тротуару. Мимо аккуратных пригородных особнячков, которые в своем единообразии казались монолитной кладкой какой-нибудь египетской гробницы. Улицы были практически пусты, и те немногие люди, мимо которых он мчался, таращились на него, как на сумасшедшего.

Показались более яркие огни – перекресток с двумя-тремя магазинами. Здесь он приостановился, чтобы обернуться назад. Мгновение он ничего не видел. Потом оно вынырнуло из тени в квартале от него, надвигаясь длинными неровными скачками, которые стремительно несли его вперед. Под фонарем маслянисто блеснул спутанный мех. Дэвид с хриплым рыданием отвернулся и побежал дальше.

Внезапно завывания твари тысячекратно усилились, превратились в жуткий пульсирующий вопль, привизгивающее улюлюканье, которое словно окутало собой весь город. И пока длился этот демонический визг, окна в домах стали одно за другим гаснуть. Потом вдруг разом потухли все уличные фонари, приближающийся трамвай провалился во тьму, и только тут до него дошло, что звук доносится совсем с другой стороны. Это было давно предсказываемое затемнение.

Он бежал, вытянув вперед руки, скорей чувствуя, чем видя перекрестки, сбивался с шага на поребриках, спотыкался и падал всем телом, тут же судорожно вскакивал и, шатаясь, оглушенный, бросался бежать дальше. Под ложечкой все туже и туже затягивался узел невыносимой боли. Дыхание ерзало в горле грубым напильником. Казалось, в целом мире не было ни крупицы света – с момента заката облака только сгущались и сгущались. Ни крупицы света, не считая двух грязновато-красных точек на черном фоне позади.

Твердый край тьмы вдруг резко налетел на него спереди, опрокинув навзничь. В плече и в боку отозвалось резкой болью. Он с трудом поднялся. И тут же второе твердое препятствие, возникшее у него на пути, опять сшибло его с ног. Он сильно ударился лицом и грудью. На сей раз он уже не поднялся. Ничего не соображающий, жестоко измученный усталостью, недвижимый, ожидал он приближения неизбежного.

Сначала стремительно налетающий мягкий топоток и шарканье когтей по бетону. Потом хриплое пофыркиванье. Потом тошнотворная вонь. Потом мелькнувшие наверху красные глаза. А потом тварь навалилась на него, прижав всем своим весом, прорываясь пастью к горлу. Он инстинктивно отдернул голову, и клыки впились в правую руку, с ледяной остротой ужалив сквозь несколько слоев ткани, а какая-то отвратительная маслянистая жидкость брызнула ему прямо в лицо.