Такое исследование еще только предстоит провести. Тем временем мы уже кое-что узнали из наших исследований КГР — например, что приступы перманентно изменяют внутреннюю психическую жизнь больных, часто приводя к интересным и очень избирательным искажениям их личности. В конце концов, при других неврологических расстройствах такие глубокие эмоциональные потрясения или религиозная озабоченность наблюдаются редко. Простейшее объяснение того, что происходит при эпилепсии, состоит в том, что в нейронах височной доли произошли перманентные изменения, вызванные селективным усилением одних связей и сглаживанием других, что, в свою очередь, привело к новым вершинам и долинам в эмоциональном ландшафте пациентов. Вывод? В человеческом мозге есть специальные нейронные цепи, которые задействованы в религиозном опыте и гиперактивны у некоторых эпилептиков. Мы до сих пор не знаем, развились ли эти цепи специально для религиозных верований (как могут утверждать эволюционные психологи) или генерируют другие эмоции, которые только располагают к ним (хотя это не может объяснить рвение, с которым многие больные отстаивают свои убеждения). Таким образом, нам еще предстоит пройти долгий путь, прежде чем ученые смогут доказать, что в мозге существует генетически определенный «модуль Бога». Впрочем, то, что мы вообще начали подходить к вопросам о Боге и духовности с научной точки зрения, уже большой шаг вперед.

Благодаря экспериментам, сегодня мы можем предложить разумные объяснения многим явлениям, о которых я рассказывал в предыдущих главах. Однако пытаясь отыскать мозговые центры, посвященные религиозному опыту и Богу, я попал в «сумеречную зону» неврологии. Некоторые вопросы настолько таинственны и загадочны, что самые серьезные ученые сторонятся их, как бы говоря: «Это изучать преждевременно» или «я был бы дураком, если бы ввязался в такое предприятие». Тем не менее именно такие вопросы и завораживают нас больше всего. Самым очевидным, конечно же, является религия, исключительно человеческая черта, но это лишь одна неразгаданная тайна человеческой природы. Как насчет других качеств, присущих только человеку — например, способности к музыке, математике, юмору и поэзии? Что позволило Моцарту сочинять в голове целые симфонии, а гениальным математикам вроде Ферма или Рамануджана — «открыть» безупречные гипотезы и теоремы без всяких поэтапных доказательств? Что происходит в мозгу такого человека, как Дилан Томас, когда он сочиняет свои необыкновенные стихотворения? Является ли творческая искра просто выражением божественной искры, которая существует во всех нас? По иронии судьбы, кое-какие подсказки мы можем найти в так называемом синдроме саванта (первоначально это состояние называлось «синдромом ученого идиота», однако по этическим соображениям от этого термина пришлось отказаться). Такие люди (отсталые, но очень одаренные) могут дать нам ценную информацию об эволюции человеческой природы, занимавшей многие величайшие умы прошлого века.

Викторианская эпоха стала свидетельницей бурных интеллектуальных дебатов между двумя блестящими биологами — Чарльзом Дарвином и Альфредом Расселом Уоллесом. Имя Дарвина, конечно, знают все. В основном его ассоциируют с открытием естественного отбора как главной движущей силы органической эволюции. Жаль, что Уоллес остался практически неизвестен за пределами узкого круга биологов и специалистов по истории науки, ибо он был столь же выдающимся ученым и независимо пришел к тем же выводам. На самом деле, самая первая научная статья об эволюции путем естественного отбора была написана Дарвином совместно с Уоллесом и передана Линнеевскому обществу Джозефом Хукером в 1850 году. Вместо того чтобы бесконечно препираться по поводу приоритета, как это делают многие современные ученые, Дарвин и Уоллес охотно признали вклады друг друга, а Уоллес даже написал книгу под названием «Дарвинизм», в которой отстаивал «дарвиновскую» теорию естественного отбора. Услышав об этой книге, Дарвин заметил: «Вы не должны говорить о дарвинизме, ибо с равным успехом его можно назвать уолессизмом».

Так что же утверждает теория? Ее основные положения таковы[112]:

1. Поскольку численность потомства значительно превосходит количество доступных ресурсов, в мире природы должна идти постоянная борьба за существование.

2. Двух абсолютно идентичных представителей одного вида не существует (за исключением редких случаев однояйцовых близнецов). В конституции организма всегда будут случайные вариации, возникающие из-за случайной перетасовки генов во время деления клеток, — процесса, который гарантирует, что потомки будут отличаться друг от друга и от родителей.

3. Случайные комбинации генов, обеспечивающие лучшую адаптацию к местной среде, имеют тенденцию приумножаться и распространяться в популяции, ибо увеличивают шансы на выживание и размножение.

Дарвин полагал, что его принцип естественного отбора может объяснить не только появление таких морфологических признаков, как пальцы или носы, но и структуру мозга и, следовательно, наши умственные способности. Другими словами, естественный отбор может объяснить музыкальный, художественный, поэтический и писательский таланты, а также все прочие интеллектуальные достижения человека. Уоллес с этим не согласился. Хотя он признавал, что естественный отбор может объяснить пальцы рук и ног и, не исключено, даже простые умственные операции, некоторые исключительно человеческие способности, такие как математический и музыкальный талант, на его взгляд, никоим образом не могли возникнуть в результате слепой случайности.

Почему нет? Согласно Уоллесу, в ходе своей эволюции человеческий мозг столкнулся с новой, но не менее мощной силой — культурой. Как только появились культура, язык и письмо, утверждал он, человеческая эволюция стала ламаркистской — другими словами, отныне вы могли передавать накопленную мудрость своим потомкам. Потомки были намного мудрее не потому, что ваши гены изменились, а потому, что знание — в форме культуры — было перенесено из вашего мозга в мозг вашего ребенка. В этом смысле мозг и культура находятся в симбиозе; оба столь же взаимозависимы, как голый рак-отшельник и его раковина или ядросодержащая клетка и ее митохондрии. Для Уоллеса культура стимулирует эволюцию человека, делая нас абсолютно уникальными в животном царстве. Разве это не потрясающе, говорил он, что мы — единственное животное, в котором ум гораздо важнее любого другого органа, причем это значение он приобрел из-за того, что мы называем «культурой». Более того, наш мозг фактически помогает нам избежать необходимости в дальнейшей специализации[113]. Большинство организмов развиваются в направлении все большей и большей специализации, что позволяет им занимать новые экологические ниши — будь то длинная шея у жирафа или сонар у летучей мыши. Люди развили мозг — орган, который позволяет избежать специализации. Мы можем колонизировать Арктику, но для этого нам вовсе не обязательно выращивать мех в течение миллионов лет, как белому медведю: мы можем убить одного, взять его шкуру и надеть ее на себя. А потом мы можем передать ее нашим детям и внукам.