Как всегда во время любовных неудач, я много бродила. Принялась вдруг снимать все подряд. Ветка рябины под снегом, фонарь в узоре чугунной решетки, чей-то заинтересованный взгляд. Выхваченные объективом из контекста обыденности детали забавляли, трогали. Каждая несла свое настроение. Собранные вместе, эти настроения разрушали друг друга, и картина опять становилась обыденной. Я забредала в нетронутые временем закоулки, где гнездился даже не прошлый — позапрошлый век: особняки, мезонины, палисадники, наличники, натуральные заборы, колонки. Спрятавшись за бетонно-стеклянным новоделом торговых центров и офисов, они, все еще как подлинные хозяева, жили своей медленной, «биологической» жизнью.

И опять я чувствовала себя Александром Герценом, убивающим на «платонические» прогулки свое ссыльное время.

Наученная Ричардом Бахом, внимательно вглядывалась в случайно брошенные фразы, обрывки надписей, картинки — в них мог содержаться ответ на мучивший меня вопрос. «Вопрос решен!» — гласила реклама телевизоров на проспекте. «У каждой проблемы существует решение!» — кричала бегущая строка социальной рекламы в салоне автобуса. «Твой вопрос давно решен!» — констатировала случайно выхваченная газетная строка. Я ничего не поняла, но немножко успокоилась и перестала каждую минуту думать об Артуре. В конце концов, отношения с мужчиной — это не вся жизнь, а всего лишь одна ее часть. Другие-то части остались!

— Психологи, — подтвердила Томина, — советуют такую жизненную схему: как можно больше сегментов, частей. Например, вы имеете семью и работу — два сегмента, из которых состоит жизнь. И если вдруг теряете работу, то, выходит, пропадает целая половина жизни, но остается вторая — семья. А если вы имеете семью, работу, бассейн два раза в неделю, кружок хорового пения по пятницам, рыбалку с друзьями и шабашки, то потеря работы при этом раскладе означает всего лишь потерю одной шестой части жизни, но никак не одной второй… У нас же до определенного возраста из отношений с мужчиной и состоит вся жизнь — один-единственный сегмент.

Старые закоулки пастельных цветов были одной из милых городских масок, забавных тупиков, затейливых и бесполезных лабиринтов, с помощью которых я пыталась выйти в другой сегмент жизни. Я уходила. Пыталась уйти. Следом, как водится, тащились мысли об Артуре, который был в Москве и, может быть, уже вернулся… Я старалась представить, чем он сейчас занимается. Репетирует? Бродит по дому? Разжигает камин? Однажды, поздно вечером обнаружила его пропущенный звонок, но перезванивать не стала. Он тоже не перезвонил. Возникла пауза неясности. Неясность перешла в размолвку, размолвка — в затаённые претензии. Уверенным шагом мы вошли в стадию кризиса, из которого, как известно, было два выхода — либо развитие, либо разрыв.

Лихорадочно наращивая число сегментов, взялась помочь Перехватовой выбрать мебель для новой квартиры. Мы прочесали все мебельные салоны и испытали шок: отечественные шкафы и комоды состояли исключительно из опилок, зато стоили копейки, итальянские — из натурального дерева, но за них нужно было отдать целое состояние.

— В этой стране только заборы натуральные, — ворчала Перехватова, и мы начинали обход магазинов по третьему кругу.

От странностей мебельной темы мою новую подругу могла отвлечь только тема двадцатилетней дочери Ксении, которая регулярно тиранила мать своими современными взглядами.

— Представляешь, Лиза, — забывала Перехватова на минуту о древесных опилках, — что она мне заявила вчера? Замуж она не пойдет никогда, чтобы я не надеялась даже.

— Ну, Тамара Сергеевна. Не встретила своего человека. Встретит и передумает.

— Сто раз она уже встретила, жаба. И что говорит? «Знаю я этот ваш брак. Прибери, постирай, приготовь, принимай всех его родственников, всегда будь в хорошем настроении — и все ради десяти минут секса?»

— Новое время — новые песни, — отвечала я. — Возраст невесты удлинился, в брак никто не спешит.

— Хоть новое, хоть старое, детей брать откуда-то надо?

Новый год между тем становился реальностью: елки росли, как грибы, ток времени резко ускорился, и во всем этом звучала нотка сосредоточенного на мелочах абсурда. Приходила счастливая Жанна и бодро настукивала материалы по экономике. Валерий пригласил ее на новогодний корпоратив, и теперь проблемы, как это случалось у нас всегда, крутились вокруг подходящего платья, которое не должно было быть слишком смелым, слишком скромным, слишком банальным, слишком ярким, слишком экстравагантным, слишком коротким, слишком простым… Перечислив все возможные «слишком», Фрониус бросалась по магазинам, но магазины предлагали только отвергнутые варианты.

— Встречают по одежке, — причитала Жанка. — В чем приду, так они ко мне относиться и станут.

— Ты преувеличиваешь свою значимость в глазах других людей, — пыталась успокоить ее Галка. — Они сейчас думают про свои платья.

— Сейчас, может быть, да. Но когда единственный жених в их террариуме явится на корпоратив с женщиной, мишенью станет мой наряд.

— Ты уверена, что он там единственный?

— А ты видела неженатых чиновников?

Зарядившись Жанкиной лихорадкой, я тоже пошла по бутикам — для развлечения. И если стеклянные шары и блестящая мишура сейчас сияли не для меня, то на наряды я вполне имела право. «Манто» и сапоги были отправлены в шкаф, я приобрела кожаные брюки, куртку из чернобурки и ботинки без каблука — для удобства передвижения. Меня носило, мотало по городу, и в этом бесконечном марафоне был тоже свой абсурд. Иногда меня приматывало на заснеженное Разгуляевское кладбище, которое я неизменно обходила, теперь уже по единственной расчищенной аллее.

Никогда еще я не была столь близка к бегству из Города, который, чтобы меня удержать, использовал новое средство — квартиру. Обустройство нового жилья Перехва-товой подходило к концу, пора переездов приближалась с такой же неотвратимостью, как Новый год. А я каждое утро вставала с единственной мыслью — прийти к редактору с заявлением об уходе. И всякий раз мне что-то мешало. Это что-то было стойким ощущением недоигранной игры, невозможности грубо нарушить запущенный кем-то процесс, внезапно прервать чью-то партию.

Устав от моего свинцового молчания, Томина подходила, как кошка, гладила меня по голове и осторожно советовала:

— Ну, позвони ему сама.

— Кому ему?

— Спроси, что происходит.

— В том-то вся и беда, — вяло отвечала я, — что ничего не происходит.

— Нет, что-то надо делать…

— Ничего. Жизнь все поставит на свои места.

Во мне зрела безумная идея. Когда все кончится, говорила я себе, продам квартиру, выплачу кредит, а на разницу поеду по миру. На год скромной жизни в Австра-лии-Греции хватит, а там разберусь. Что именно должно закончиться, я себе объяснить не могла, но предчувствие близкой развязки ходило за мной по пятам, и за этой развязкой без всяких на то оснований мне грезился конец моей ссылки. Внезапное и острое решение уехать в теплую далекую страну и постараться в ней выжить, то есть сыграть в новую игру, захватило меня настолько, что я принялась строить маршрут. Австралия поменялась на Новую Зеландию, Новая Зеландия — на Гоа, а я так и не определилась, что же лучше. Я искала города и гостиницы, аэропорты и океаны, и это было самым увлекательным занятием из всего, что я делала в эту последнюю декаду старого года.