По комнатам гулял ветер.

Всё было разбросано в хаотичном беспорядке, ящики шкафов открыты, бесстыже оголились столы от скатертей, которые так любила менять каждый месяц Тамара. Сейчас их вовсе не было. И вообще, внимательно завершив визуальный осмотр, Григорий отметил одну закономерность: пропало всё, что составляло «радость существования» его подруги, как любила она говорить — её наряды, её причиндалы вроде косметики, парфюмерии и бижутерии. В конечном счёте и её след.

Григорий заспешил в свой уголок. В периоды особого душевного вдохновения и подъёма подруга грозилась устроить там особый акт возмездия. Но беспокоился он зря. Его стол был не тронут. Печатная машинка в футляре, стопка книжек, папки с бумагами, кипы чистых листов, канцелярские принадлежности. Всё оставалось в сохранности и порядке, как он оставил перед отъездом. Даже любимая фотка сохранилась на столе. Григорий взял её в руки, полюбовался. Всем хорош Григорий Поликарпович Бушуев! Нравилась ему фотография! Как на постаменте, он запечатлён у могилы деда Ленина — Николая Васильевича Ульянова и его родственников. Внизу по надгробью надпись: «Восстановлено в октябре 1957 года». Хорошо его сумел схватить фотограф. Он стоял с взлохмаченными ветром волосами в «ленинградке» с устремлённым вперёд взором! Единственное, что не устраивало — он был изображён на фотке молодым и летом. Жаркое тогда было лето, и он отправился на кладбище в легкомысленной рубашке с коротким рукавом. Надо было надеть шляпу, костюм чёрный и такой же галстук. Ну да ладно, успокоил себя Григорий, установил рамочку на прежнее место — в центре стола, успеется ещё.

Он полазил в столе, покопался, проверил заветные места. Копирки, катушки для лент печатной машинки, записи в толстых общих тетрадках с набросками статей, изречений, отдельных мыслей, образцы текстов для открыток, комплекты самих открыток, карта области с его пометками красным карандашом, карта страны с такими же красными крыжиками и крестиками, различные фотографии, записные книжки… Всё в порядке!

Нет. Зря он плохо подумал о подруге, Тамарчик, хотя баба и бешеная стала последнее время, но обстоятельность сохранила. Мудрая баба. Концов не рвала.

Григорий ещё раз обошёл квартиру, заглянул на балкон, открыл «тёщину комнату» — кладовку.

Хорошая была на первых порах Тамарка, послушная и ласковая, но оказалась больно ревнивой.

Она отбила его у Светки и, видать, по собственному бабьему опыту опасалась, как бы подобное не случилось с ней. Поэтому каждую его промашку, каждую шалость с другими лицами женского пола воспринимала однозначно — бурно и непримиримо — в штыки. Стоило Григорию пригласить на танец какую-нибудь проказницу во время общего застолья или другим каким-то образом оказать излишнее внимание даме, вида она, конечно, на людях не показывала, а дома напоминала, а то и устраивала сцены. Григория поначалу это забавляло, скрашивало их семейную серость — они особенно по гостям не ходили. Он принимал её сердитые укоры и намёки на лёгкий беззаботный флирт с другими женщинами как обычную бабью привередливость и рассуждал про себя: ругает, значит, любит. Даже гордился. Но когда сцены начали приобретать стабильный рецидив, он взвился. В возникшем конфликте заработал почему-то от разъярённой подруги приставку «непутёвый» к своему имени, которой та награждала его теперь во время подобного рода размолвок и разборок.

Само собой, они как-то перестали бывать в гостях, хотя их приглашали по-прежнему. Григорий был весёлым, говорливым мужиком в компаниях, а Тамарка считалась шикарной бабой.

Он принял это без сожалений и полагал: необоснованная ревность потеряла почву. Теперь всё перетрётся-перемелется. Какие ему бабы? Он и не думал о них. Других забот хватает. Не до этого. Его жизнь с некоторых пор заполнена большим делом, если бы кто знал! Да и не любитель он был до бабьих подолов. Не ходок по натуре, так просто, форму мужскую поддерживал, а с Тамаркой у него получилось по сущей случайности. Приятель по работе позвал на юбилей, Светка весь вечер не танцевала, за столом с подружками просидела, а они с Тамаркой оторвались. Увидел он её неприкрытую грудь, позволяющий взгляд и сомлел, спьяну телефончик спросил. Забыл потом про него, а она сама позвонила, напомнила. Встретились у неё — квартира однокомнатная. И пошло-поехало. Светка-то обвыклась с ним. У неё другие проблемы начались. Он и не догадывался, потом она ему выдала как-то, когда уже разъезжаться стали. Ей и мужика в то время не надо было, лечилась она. А он тогда отлёживался на чужих подушках. Так и получилось всё само собой.

Но то, что начала творить Тамарка, войдя в его неприкасаемую свободную жизнь, забеспокоило Григория. Ни за что ни про что обвиняя его в неверности, она теперь каждую задержку на работе, каждое позднее возвращение домой превращала в коварную измену. Без причин, без доказательств, сдуру. Следить начала, что он на работе делает, где бывает, когда она звонит, или, наоборот, почему телефон занят долго бывает. А каждая пылинка-соринка на его майке или рубашке, волос на костюме объявлялись коварным предательством. Драться полезла однажды, со зла напившись. Вообще с ума баба стала сходить. И Григорий задумался. Не совершил ли он ошибку, поторопившись со Светкой; та на его легкомысленные проказы, если и бывали, смотрела сквозь пальцы: мужик он и есть мужик, по-житейски, одним словом. Его отлучки из дома, поездки регулярные то в Москву, то в Ленинград, то ещё куда, не проверяла, встречала как должное — совещание, значит, совещание, а как же иначе, муж-то не простой человек, пожарную часть возглавляет, учение и всё такое каждый раз требуются. Покорно собирала Григория в дорогу, укладывала любимый его чемоданчик…

Да, чемоданчик… Сердце у Григория защемило. Расстался он с любимым чемоданчиком, растяпа. Разомлел у вокзала, ворюга какой-то выхватил. Хорошо хоть то, что документы, билеты и деньги он по привычке при себе держал, а то не на что было и возвращаться. Как это произошло, Григорий и тогда, когда на поезде назад ехал, и сейчас осмыслить не мог. Всегда внимательный, осторожный в таких поездках, собранный, действующий по разработанной самим же программе, он вдруг расслабился. Не иначе, как тепло, весна и какое-то праздничное настроение всему виной. Его словно накрыло. Он удачно посетил несколько домов; в подъездах никого не оказалось, и почтовые ящики в основном без замков были. Почти всю «корреспонденцию», над которой работал не одну бессонную ночь, без проблем разместил по намеченной схеме. Оставалась самая малость — и на тебе! Когда ворюга толкнул его, выхватив чемодан, он растерялся, а когда опомнился, того и след простыл. Мужик какой-то, прохожий, крикнул ему что-то и погнался за бандюгой. Да разве ему догнать? С чемоданом пропала шапка. Хорошее было приобретение. Светка ещё купила. Говорила, что идёт, солидность и всё такое… Вот и украли у него последнюю память.

Григорий почувствовал пустоту в животе, вспомнил, что ничего не ел с самой столицы. В поезде аппетита не было, угнетала утрата чемодана, другие тревоги мучили, а в дом вошёл — Тамаркины фокусы всё отодвинули на второй план. Он пошёл на кухню, полез в холодильник. Все же Тамарка оставила себе пути для возвращения, мосты не сожгла — в холодильнике было всё, чтобы утолить голод.