Ему показалось, что в сердце его вошло лезвие ножа. Он попытался прижать ее к себе.

– Элизабет, но ты дома…

Она вырывалась. Глаза ее вновь сделались безумными, а голос зазвучал пронзительно.

– Это не мой дом! – бросила она ему в лицо. – Я все здесь ненавижу и всегда ненавидела! Я пыталась сделать это домом, но от него ничего не осталось! Джед, неужели ты не видишь, что здесь ничего не осталось? Я могу пытаться снова и снова что-то сделать, пока не умру от усталости, но ты был прав – все равно это ничего не изменит. Ты всегда был прав!

Она наконец вырвалась и отпрянула от него, и он понял, что ее истерический припадок продолжается.

– Я возвращаюсь домой, ты слышишь меня? Я возвращаюсь домой, и ты не сможешь удержать меня!

Джед вновь схватил жену за плечи, но она молотила его кулачками и кричала:

– Отпусти меня! Это все твоя вина! Ты обещал!.. И больше я тебе не верю! Позволь мне уехать!

Джед понимал, что ему остается лишь прижимать жену к себе и держать так до тех пор, пока она не придет в себя, пока ее истерический припадок не прекратится.

– Элизабет, пожалуйста, не надо… – Он наклонил голову и уткнулся лицом в ее волосы. – Перестань, Элизабет.

От догоравших бревен валил тяжелый удушливый дым Дасти и Скунс, стоявшие чуть поодаль, молчали. Джед по-прежнему прижимал жену к себе, и ее силы наконец иссякли – Элизабет не могла больше сопротивляться. Ее безумные рыдания сменились икотой, и она, дрожа всем телом, прижалась к мужу.

„Ведь она лишь чудом избежала смерти, – думал Джед, и страх, поселившийся в его сердце, разрастался, душил его. – Да, лишь чудом…“ Но опасность по-прежнему ей угрожала… Возможно, зло затаилось где-то рядом, в тени кустов, и ее могли убить в любой момент. Да, в любой момент…

Бесчисленное множество раз над ней нависала опасность, а затем тучи рассеивались. Так было на корабле в Галвестоне. Потом она могла погибнуть под копытами диких быков во время бури. Она могла погибнуть и от пули.

Она права. Этому не будет конца. И пока что им еще везет… Но как долго можно рассчитывать на удачу?

Плечи Элизабет содрогнулись, и она, судорожно вцепившись в его рубашку, прошептала:

– Отвези меня домой, Джед. Я хочу к отцу. Я хочу уехать домой. Я ужасно устала. Я боюсь, я не могу здесь больше оставаться… Пожалуйста, отвези меня домой. Пожалуйста…

Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться.

„Что же я могу сделать? – думал Джед. – Как ее утешить?“ По-прежнему обнимая жену, он прошептал:

– Не плачь, Элизабет Конечно, я отвезу тебя домой. Все закончилось. Не плачь. Ты уедешь к своему отцу. Обещаю. Я отвезу тебя домой.

Вдоль дороги вился длинный плюмаж, окутавший туманной дымкой раннюю осеннюю желтизну техасских лесов. Кусты и деревья казались изображениями на зернистой рыхлой бумаге. Они гнали к Сабине, на юго-восток, почти семьсот голов скота. Четверо опытных ковбоев скакали по бокам стада, заставляя его двигаться в нужном направлении, отрезая путь тем животным, которые пытались отбиться от стада, собирая слабых и хромых. Это был нелегкий труд, но погонщики прекрасно знали свое дело.

Взглянув на Дасти, Скунс спросил:

– Есть какие-нибудь следы?

Парень утер пот со лба. Покачав головой, ответил:

– Нет. Пока ни одного.

Скунс разломил плитку прессованного табака. Сунув одну половину в рот, пробормотал:

– Не могу поверить, что они пропустят нас к Сабине и не попытаются напасть. – Он протянул приятелю кусок табака.

Дасти нахмурился:

– А я вот не могу поверить, что мы спокойно гоним скот, когда должны были бы охотиться за бандитами.

Скунс усмехнулся:

– Неужели не видишь, что у нас нет выбора?

– Верно, нет. И это меня чертовски нервирует. Мерзавцы кружат где-то поблизости и только и ждут удобного момента, чтобы наброситься на нас.

Дасти окинул взглядом стадо. Кивнув на Элизабет, ехавшую чуть поодаль, проговорил:

– Как ты думаешь, она действительно уедет и бросит нас? Скунс перегнулся через луку седла и сплюнул табачную жижу.

– Думаю, да.

– Джед не позволит ей уехать. Скунс снова усмехнулся:

– Ни один мужчина не сможет уговорить женщину, если она закусила удила.

Дасти покосился на приятеля.

– Но ведь он ее муж. Скунс пожал плечами:

– Они наговорили друг другу слишком много обидных слов. Слишком много даже для супругов. К тому же этой маленькой леди пришлось несладко. И хорошо, если она пока не знает, что ее ждет впереди.

Дасти пристально взглянул на Скунса, однако промолчал. Минуту спустя он все же отважился на вопрос:

– Ты же не думаешь, что он хочет, чтобы она уехала?

– Не знаю и не хочу знать. Но скажу тебе честно: мне будет ее не хватать.

Оба взглянули на изящную женскую фигурку, покачивавшуюся в седле. Трудно было поверить, что прошло всего четыре месяца с тех пор, как Элизабет появилась на ранчо.

Она сидела в дамском седле – элегантная, как принцесса, даже в своем пыльном сером платье и в потрепанной мужской шляпе. Спина ее была совершенно прямой, плечи развернуты. Руки непринужденно и изящно держали поводья.

Тут один из быков отбился от стада, и Элизабет, пустив лошадь легким галопом, без малейших усилий усмирила быка.

Скунс хмыкнул:

– Ты только посмотри на нее. Будь я проклят, если когда-нибудь видел похожую… Черт возьми, да я бы за шесть недель научил ее владеть лассо лучше, чем Рио.

Дасти улыбнулся:

– Думаю, немного найдется такого, чего она не умела бы делать.

– Жаль только, что она об этом не знает, – заметил Скунс. Выругавшись сквозь зубы, он погнал свою лошадь к голове стада – там бык-лидер пытался повернуть не в ту сторону.

Сначала все дни казались Элизабет каким-то нескончаемым кошмарным сном. И она действительно была словно во сне – не помнила, когда и что ела, не помнила, когда спала, а когда сидела в седле. Она знала лишь одно: ее муж собрал новое стало и теперь гнал его на скотоприемный пункт в Сабину, где агент должен был купить скот; после этого Джед собирался посадить ее на пароход, отплывающий в Алабаму.

Но время шло, и в один из дней Элизабет вдруг почувствовала, что жизнь возвращается к ней. В этот день она заметила, как удивительно, как завораживающе горят сухие ветки в костре. Она с восхищением смотрела, как тонкая струйка дыма поднимается в ясное голубое небо. А потом, когда уже стемнело, прислушивалась к голосам мужчин, объезжавших стадо. Она слышала и вой койота, и сейчас этот вой показался ей удивительно прекрасным – то был голос одинокого, но свободного существа.