– Найдите Эврара де Бара. Живо! – приказала королева Сальдебрейлю.

Тот отдал короткое распоряжение одному из своих людей, а затем с кучкой придворных рыцарей расчистил проход в толпе, чтобы Алиенора прошла к палатке.

– Дорогу королеве! – рявкнул он.

Солдаты расступились, но Алиенора все равно чувствовала их недовольство и возмущение. По спине у нее побежали мурашки – настолько велика была опасность. У входа в палатку она остановилась на секунду, глубоко вдохнула и только потом раздвинула полог.

Жоффруа и де Мориен сидели за раскладным столом, перед ними стояла бутылка с плоскими боками и тарелка с черствым хлебом и коркой сыра. При появлении королевы они повернули к ней напряженные лица, затем поднялись и преклонили колени.

Алиенора понимала, что нельзя выдать свои чувства ни жестом, ни взглядом.

– Я говорила с королем, – произнесла она. – Он в ярости, но я верю, что, когда дело дойдет до окончательного решения, он пощадит вас обоих.

– В таком случае нам остается только полагаться на вашу веру, мадам, – заметил де Мориен, – и благоразумие моего племянника. Но как же они? – Он кивнул в сторону полога.

В холщовую стену ударилось что-то тяжелое. Камень, подумала королева, и в ту же секунду толпа заревела еще громче.

– Помощь на подходе, – ответила Алиенора, взывая к Небесам, чтобы это было так, и надеясь, что к утру Людовик действительно образумится.

– Что ж, если эта помощь от северян, то нас, скорее всего, вздернут на виселице, – мрачно изрек Жоффруа, – а если вы позвали наших людей, то в лагере неминуемо вспыхнет кровавая бойня между группировками.

– Доверьтесь моему здравомыслию, – отрезала королева. – Я послала за тамплиерами.

Мужчины обменялись взглядами, в которых читалось облегчение, но потом Жоффруа покачал головой:

– Наверное, мы действительно заслуживаем смерти.

– Вы уже натворили столько глупостей, что хватит до самой старости, не усугубляйте, – бросила королева, прикрывая свой страх гневом. – Как только мы достигнем Антиохии, я сразу отошлю вас в Аквитанию. – Де Ранкон собрался было возразить, но она подняла руку, призывая к молчанию. – Я приняла решение. Ваш отъезд принесет гораздо больше пользы для меня и Аквитании, чем пребывание в отряде.

Жоффруа устремил на нее немигающий взгляд, в его глазах блестели слезы.

– Вы опозорите меня перед всеми.

– Нет, глупец, я тем самым спасу вашу жизнь, даже если вы сами стремитесь ее погубить. Вы только послушайте их. – Она показала на полог палатки, за которым шумела толпа. – Из вас сделают козла отпущения. Прежде чем наше путешествие подойдет к концу, кто-то всадит нож вам в спину. Господин де Мориен – дядя короля, а потому все скажут, что он следовал за вами. Быть может, сегодня они вас не повесят, но в конце концов все равно найдут способ вас убить. Я не допущу, чтобы это случилось с… с одним из моих старших вассалов. Кроме того, мне необходима ваша сильная рука – нужно подготовить Аквитанию к моему приезду. Скоро все изменится. – Она многозначительно вздернула брови.

– Мадам, умоляю… – Жоффруа взглянул на нее проникновенно, но тут же опустил глаза и склонил голову. – Не отсылайте меня прочь.

Алиенора с трудом сглотнула.

– Так нужно. У меня нет выбора.

Наступила напряженная тишина, но потом Жоффруа вымолвил:

– Если таково ваше желание, я должен подчиниться, но я делаю это не по своей воле, а по вашей.

Де Мориен молчал весь разговор, лишь наблюдал за ними, и Алиенора даже подумала, не выдали ли они себя чем-то.

– Королева говорит разумные вещи, – произнес старик. – Я-то смогу выдержать бурю, но вы уязвимы, у вас есть враги. Лучше будет для всех, если вы уедете.

Шум и оскорбления перед палаткой стихли, послышалась тяжелая ровная поступь марширующего отряда и бряцание оружия. Алиенора подошла к входу. Отряд рыцарей-тамплиеров вместе с сержантами выстроился перед толпой, прикрываясь щитами и держа руки на эфесах мечей.

– Мадам… – Их предводитель, Эврар де Бар, отвесил ей церемонный поклон.

Алиенора вежливо поприветствовала его.

– Прошу вас, сир, охранять этих людей. Я опасаюсь за их жизнь. Если что-нибудь с ними случится сегодня ночью, пока король не принял решения, прольется еще больше крови. А нам и так хватает проблем в лагере.

Де Бар пронзил ее взглядом прищуренных темных глаз. Они с Алиенорой никогда не относились друг к другу с особой сердечностью, но оба отличались прагматичностью, а потому сохраняли дипломатичные отношения.

– Мадам, я даю вам клятву, что этим людям ничего не грозит.

Когда-нибудь ей придется заплатить за это, королева понимала, но де Бар всегда держал слово. У тамплиеров не было никого ближе Бога, а воинами они считались отменными.

– Благодарю. Вверяю их в ваши надежные руки.

Алиенора покинула палатку не оглядываясь, ибо не желала встречаться взглядом с Жоффруа. Традиционная роль королевы – миротворица; пусть так все и остается. Она сделает вид, что ее сердце не разбито.

Проведя тревожную бессонную ночь, Алиенора едва успела умыться, как явился Людовик. В утреннем свете он выглядел бледным и изможденным, глаза красные – от усталости и рыданий.

– Я решил пощадить моего дядю и де Ранкона, – объявил он. – Для них послужит бо́льшим наказанием жизнь с таким пятном позора.

– Благодарю, – смиренно отозвалась Алиенора. У нее подкосились колени оттого, что с души свалился камень, ведь Людовик мог легко предпочесть казнь, и тогда она была бы не в силах его остановить. – Жоффруа должен вернуться в Аквитанию.

Людовик коротко кивнул:

– Верно. Я не намерен защищать его от моих людей и не могу больше доверить ему никаких военных операций. Остаток пути авангардом будут командовать тамплиеры.

Он покинул палатку шумно и быстро, и только тогда королева выдохнула. Теперь она не могла выносить даже его запах. Из-за подступившей тошноты ей пришлось подбежать к помойному ведру.

Амария поспешила ей на помощь.

– Пустяки, – пробормотала Алиенора, жестом отсылая ее прочь. – Я в порядке.

– Я буду рядом, если понадоблюсь, мадам, – ответила Амария, посмотрев на королеву долгим задумчивым взглядом.

Тем же утром тамплиеры повели армию дальше. Людовик не отпускал от себя де Мориена, Алиенору сопровождал в свите Жоффруа, и уже было непонятно, кто кого охранял. Все это вселяло тревогу и отдавалось в душе сладостной горечью. Видеть его перед собой было столь же невыносимо, как видеть Людовика, но по совершенно противоположной причине. Она не осмеливалась ни дотронуться до него, ни оказать благосклонность, поскольку за ними внимательно следили сотни глаз. Все приходилось скрывать. Никто не должен был ни о чем догадываться.