Именно на экране такого вот огромного летнего кинотеатра я впервые увидел будущего короля турецкого кинематографа и эстрады — Орхана Генджебая, который своими песнями, фильмами и эффектными позами на афишах только начинал тогда обретать всенародную популярность. В тот вечер мы сидели в кинотеатре, расположенном на холме, откуда виднелось Мраморное море, переливающиеся вдали огни Принцевых островов за недавно появившимся очередным кварталом трущоб — «геджеконду», образовавшимся между Пендиком и Карталом, в окружении мелких фабрик и ремесленных мастерских, стены которых были исписаны различными лозунгами социалистического толка. От белевшего на фоне черного неба столба ватного пара, выбивавшегося из высокой трубы цементного завода «Юнус», все вокруг казалось белесым, а на зрителей, будто сказочный снег, медленно падали хлопья известки.

Орхан Генджебай играл молодого бедного рыбака по имени Орхан. Ему покровительствовал злодей-богач. Его подлый и хитрый сын с приятелями бесчестил героиню, которую играла Мюжде Ар, — то был её первый фильм, и сцена насилия была особенно долгой и, насколько можно, откровенной, чтобы зрители как следует рассмотрели красивое тело актрисы, так что во время этой сцены зал замер. Потом богач приказьшал Орхану жениться на Мюжде. И в тот момент Генджебай с болью и гневом пел известную песню со словами: «Будь проклят этот мир!», сразу прославившую его на всю Турцию.

Во время самых проникновенных сцен каждому из нас казалось, что он остается один на один со своими страданиями, все мы сидели, затаив дыхание и слушая странный хруст (сначала мне казалось, что так шумит завод), но хруст этот создавали сотни щелкавших семечки людей. Меня, конечно, немного отвлекало само настроение фильма, поведение пришедших развлекаться людей, острые шуточки развеселой молодежи в первых рядах на мужской половине и, конечно же, несоответствия в сюжете, поэтому мне никак не удавалось сосредоточиться на своих страданиях и насладиться глубоко затаенной болью. Когда Орхан Генджебай гневно воскликнул: «Тьма вокруг! Где же люди?», я почувствовал, как счастлив от того, что сижу здесь, в этом захудалом кинотеатрике, под деревьями и звездным небом рядом с Фюсун. Я краем глаза следил за ней: ей было явно неудобно в тесном деревянном кресле, и она постоянно шевелилась. Орхан Генджебай произнес: «Жаль, что твоя судьба не сложилась иначе!», и в этот момент Фюсун скрестила ноги в джинсах и закурила, а я попытался предположить, насколько она разделяет переживания волнительного момента на экране. Я наслаждался. Орхан, вынужденный жениться на Мюжде, запел гневную, почти бунтарскую песню, а я повернулся к Фюсун и мгновение с нежностью смотрел на неё, хотя мне было немного смешно. Однако Фюсун была так поглощена фильмом, что даже не посмотрела в мою сторону.

Рыбак Орхан не желал исполнять супружеские обязанности со своей поруганной женой и избегал её. Мюжде, понимая, что принесла мужу несчастье, пыталась покончить с собой, но Орхан в самый последний момент успевал спасти её и отвезти в больницу. На обратном пути он просил жену взять его под руку, но Мюжде спрашивала его: «Ты стесняешься меня?» То был самый душераздирающий момент фильма, и только тогда я ощутил в себе движение скрытой боли. Зрители во время этой сцены замерли: все понимали, как стыдно жениться на обесчещенной девушке, как позорно идти с ней рядом.

Мне тоже стало стыдно, я даже разозлился. Не знаю, чем это было вызвано — то ли тем, что открыто обсуждалась тема девственности и поруганной чести, то ли тем, что я смотрел это вместе с Фюсун. Я было задумался, но меня отвлекло тепло, исходившее от сидевшей рядом Фюсун. Прошло какое-то время, дети в зале заснули на руках у родителей, молодые люди с передних рядов, постоянно комментировавшие действие, замолчали, и мне очень захотелось взять Фюсун за руку, лежавшую совсем близко от меня, на правом подлокотнике.

После второго фильма стыд принял новую форму — форму любовных страданий, которые, как оказалось, были главной бедой турецкой нации в частности и мира — в целом. На сей раз с Генджебаем играла миловидная смуглянка Перихан Саваш. Генджебай весь фильм мужественно переносил тяготы, уготованные ему судьбой, прибегая лишь к одному, зато самому действенному, оружию, которое сильно действовало на всех нас, — к смиренному мученичеству. Фильм завершался песней, которая в моем музее сладостной боли и благодарности звучит по сей день:

Когда-то ты была моей,

Я тосковал по тебе, даже когда ты была рядом,

А сейчас у тебя новая любовь,

Будь же счастлива.

Я буду страдать, буду терпеть боль,

А ты будь счастлива.

Почему, когда он пел, зрительный зал погрузился в полную тишину, а острословы-крикуны с первых рядов замолкли? Неужели из-за того, что уже настал поздний час, или потому, что дети заснули, а те, кто пил лимонад и ел каленый горох, вконец устали от бурчания в животе? Или чужие страдания, обернувшиеся самопожертвованием, вызывали уважение? Мог бы я совершить подобное? Жить, желая счастья Фюсун, не унижаясь и не причиняя себе страданий? Сделать все, чтобы она снялась в кино, и оставить её?

Теперь рука Фюсун лежала далеко. Когда Орхан Генджебай сказал возлюбленной: «Будь счастлива, а я буду тебя вспоминать!», кто-то с первых рядов крикнул ему: «Балда!», но одобрительно улыбнулось лишь несколько человек. Все мы затаили дыхание. Тогда мне подумалось, что наш народ лучше всего умеет героически встречать поражение и именно этой мудрости и мастерству следует учиться. Фильм был снят год назад, за городом, на Босфоре, и от воспоминаний о прошлом лете и осени у меня на мгновение навернулись слезы. Белый, сияющий корабль на экране медленно плыл по морским просторам Драгоса, навстречу сияющим огням Принцевых островов, где счастливые люди каждый год проводят лето. Я закурил, закинул ногу на ногу и, подняв голову, посмотрел на величественную вселенную, на звезды. Видимо, фильм так влиял на меня, потому что все вокруг меня молчали. Смотри я его дома по телевизору, в одиночестве, он бы не произвел на меня никакого впечатления. Не уверен, что смог бы выдержать его до конца. А рядом с Фюсун я ощущал родство с другими зрителями.

Фильм закончился, зажегся свет, но все мы продолжали молчать.

На заднем сиденье автомобиля Фюсун тотчас заснула, положив голову мужу на плечо, а я закурил, глядя на протекавшие мимо темные улочки, лавки, лачуги бедняков, на расписывавших под покровом ночи стены подростков, на старые деревья, казавшиеся еще старше в темноте, на стаи бездомных собак и постепенно закрывавшиеся на ночь уличные чайные, но за все время я ни разу не обернулся и ни разу не посмотрел на Феридуна, вещавшего шепотом о тонкостях только что увиденного нами фильма.

Однажды жарким вечером в кинотеатре «Йени Ипек», зажатом в узком сквере между кварталом трущоб «геджеконду», неподалеку от павильона Ыхламур и окраинами Нишанташи, мы смотрели две мелодрамы, одна из которых называлась «Любовь пройдет, когда пройдут страдания», а вторая — «Услышьте стон моего сердца» с уже успевшей прославиться девочкой по имени Папатья. В перерыве между фильмами мы, как всегда, пили лимонад, и Феридун рассказал, что повеса в тонком галстуке, игравший в первом фильме обманщика-счетовода, — его приятель, который готов исполнить похожую роль в нашем фильме, а я тогда подумал, как сложно мне придется в мире кино «Йешильчам».