– Ну вот. Это лучше, – одобрил полковник, прикалывая орден к его кителю. – Это – итоговый, Николай Прокофьевич. За все бессонные ночи на войне, за нервное напряжение, за то, что ты мерз зимой и летал в зной, за часы под зенитным огнем. За то, что ты ни разу не согнулся даже мысленно перед врагом. За то, что у тебя сначала был хороший экипаж, а потом отличное звено. За то, что ты вырос и возмужал и всего себя отдавал Родине. Рад за тебя. Теперь ты полный кавалер ордена Боевого Красного Знамени. А вот это, – он протянул ему белую тяжелую коробочку, – Военный совет фронта награждает тебя личным оружием. Здесь пистолет ТТ с серебряной плашкой. Им тебя за последний боевой вылет на разведку Зееловских высот наградили. Не позабудь зарегистрировать. Ну, а теперь о самом главном… – Военком медленно опустился в кресло, вздохнул. Синие глаза грустно скользнули по личному делу летчика. – Может, все-таки еще немного послужишь, Николай, а? Я тебе могу помочь подыскать должность около авиации. На земле, конечно. Полагаю, командующий округом пошел бы навстречу.

– Нет, – резко ответил Демин и так быстро, будто хотел отсечь все сомнения сразу.

– Почему же?

– Потому что я без полетов службу в авиации не представляю.

Деньдобрый посмотрел на него с уважением.

– Гордый. Но, может быть, все-таки подумаешь?

– Нет, – так же твердо повторил Демин.

– Ну как знаешь, – сказал Деньдобрый и сделал на обложке личного дела какую-то косую пометку. – Пускаю в работу. Недели через две-три тебя рассчитают. Куда думаешь идти?

– Устроюсь работать и поступлю на вечерний факультет.

– И, если не секрет, в какой институт?

– Жена моя уже принята на истфак университета, а я в энергетический хочу попробовать.

– Если срежешься, позвони.

– Нет. Сам буду драться за себя.

Деньдобрый утвердительно кивнул.

– Гордый, – повторил он с уважением. – Теперь нам осталось еще одну подробность выяснить, прежде чем расстаться. Тут уж тебе придется гордыню смирить. – Он погладил толстыми пальцами корешок личного дела, усмехаясь спросил: – Квартиру ты, разумеется, имеешь с балконом на солнечную сторону, потому что в нашем городе солнечная сторона самая дорогая.

Демин нервно вздрогнул.

– Что вы, товарищ полковник? На частной пробиваемся. На самом конце города обитаем. Спасибо еще хозяйка человечная попалась.

– А жактовскую комнату хочешь?

– Но это ведь из области фантастики. Кто же мне ее даст?

– Я.

– Вы? – Демин не выдержал, порывисто вскочил. – Да за это… да я не знаю, какими словами благодарить.

Синие глаза военкома сощурились, источая смех.

– Апостолу Петру молитву отбей, чтобы в рай меня пустил после смерти, – посоветовал он, но в повеселевших зеленоватых глазах летчика зажглись упрямые искры.

– Нет уж, дорогой товарищ полковник. Никак нет. Отобью молитву, да только другую. Чтобы жизнь вам на сто лет продлил.

Депьдобрый хрипло засмеялся, и большой его живот заколыхался над столом.

– Твоими бы устами да мед пить. Ладно. Слушай.

Я и об этом позаботился. Список нуждающихся огромный, но ты, на мой взгляд, имеешь полное право быть в нем среди первых кандидатов. Недаром тебе война хребет ломала. Так вот. Получишь за выездом одиннадцатиметровую комнату с отдельным входом. Там и ванная и рукомойник. Жить будешь в районе Сельмаша.

Оттуда до центра – рукой подать, трамвай двадцать минут идет. А теперь геть видсиля, бо меня полковники заждались.

Демин с сияющими глазами пожал огромную, еще очень сильную руку комиссара.

– Это же надо… как в сказке получается.

– Иди, иди, мне некогда, – проворчал недовольно Деньдобрый. Когда Николай потянул на себя тяжелую кожаную дверь, в последний раз услыхал за своей спиной надтреснутый басок военкома: – Ордер через неделю получишь.

* * *

Маленький молоток весело стучал по шляпке гвоздя. Со стены отлетала известковая пыль.

– Порядок в авиации, Зарочка. – Демин повесил портрет в самодельной деревянной рамке, выкрашенной не совсем ровно коричневым лаком. Мягко соскочил со стула. – Вот и все. А ты чего такая невеселая?

Зарема пристально посмотрела на мужа, тихо предложила:

– Давай посидим, Коля.

– Зачем?

– На портрет посмотрим. Только молча.

Зарема села на край дивана, поправила на смуглых коленях длинные полы красного шелкового халата. Черные глаза ее грустно смотрели на самодельный багет, заключавший в себе портрет, когда-то написанный с нее Леней Пчелинцевым. И весь окружающий мир был позабыт ею. Она видела сейчас тот вечер с багряным краешком солнца над рыжей насыпью капонира и Леню, склонившегося над листом ватмана, его непокрытую голову, чистые глаза с легкой грустинкой. На портрете Зара выглядела гораздо интереснее, чем в жизни. Нежные Ленины руки пригладили остроту скул, сделали более мягкими очертания рта, а подбородок украсили родинкой. Была Зарема на этом портрете похожа на лермонтовскую грузинку, разве что не несла над головой кувшин с ледяной водой из горной реки.

Демин обнял ее за плечи и вздохнул.

– Эх, Ленька, Ленька. Жил бы ты да жил.

– У нас даже фотографии его не осталось, – горько посетовала Зарема. – Ничегошеньки.

«Как так «ничегошеньки»? – подумал про себя Демин. – А тетрадь? Черная клеенчатая тетрадь. Зареме, пожалуй, об этой тетради говорить еще рано. Вот когда допишу, тогда и расскажу. Пусть подивится».

Он встал с дивана и скатал:

– Ладно, Зарочка. Вспомнили – и за дело. Видишь, сколько еще у нас забот. – Он глазами указал на расставленные в беспорядке узлы.

Всего третий день жили они в комнате, полученной от горсовета, и теперь, засучив рукава, Демин белил стены, поправлял на потолке местами осыпавшуюся штукатурку, вкручивал замки и розетки. Зара вымыла тщательно полы и окна. И все эти дни они ходили как во сне, с трудом веря, что в такое трудное время им выпало счастье получить комнату.

Домка Егоровна, узнав об их отъезде, не на шутку опечалилась.

– Значит, сбегаете, – сердито причитала она, но потом смирилась. – Оно, конечно, и вам надо в жизни устраиваться прочнее, а я почему ворчу – больно уж по душе мне пришлись. Я вот и ребеночка понянчить мечтала.

– А вы к нам теперь приходите, – сказала Зарома, – самым дорогим гостем будете.

– Ужо и на самом деле приду, – ответила Домна Егоровна.

В ту пору каждому честно провоевавшему офицеру при уходе из армии по приказу правительства выдавалось на руки пять должностных окладов. Получил их и командир звена капитан Николай Прокофьевич Демин.