Огород промочило вчерашним дождем, трава выдиралась тяжело, таща за собой здоровенные комья земли. От этого в грядке оставались лунки, как от кротов, даже больше. Я выдергивала траву и репетировала про себя, как завтра мы с отцом будем отпрашиваться.

Он приедет, наверное, к завтраку и скажет: «Давай быстрее, автобус двоих ждать не будет». А я встану и буду стоять, изображая смятение на лице. Тогда мать рассердится, скажет: «Ты чего, ему не позвонила? Я же тебя просила вчера…» – хотя не просила, и слава богу, тогда бы у меня вообще не осталось шансов. «Леш, извини, что мы тебя дернули, она не едет, болеет она». Тут я притворно удивлюсь (хотя уже давно не удивляюсь), спрошу: «Чем это болею? Ты ж говорила, что с Костиком некому сидеть?» – сделаю глупое лицо и уставлюсь на нее. В такие моменты за матерью интересно наблюдать. Сперва она будет подмигивать. Тут надо держать паузу и не менять выражение лица. А потом подмигивания заметит отец. Мать заметит, что он заметил, и возмутится: «Ты что меня монстром выставить хочешь?! Постыдилась бы отца! Как будто я Золушкина мачеха: ребенка на каникулы не отпускаю, делаю из него няньку для младшего!»

…И вот тут надо повыше подпрыгнуть, крикнуть погромче: «Спасибо, мам!» – хватать рюкзак, отца и бежать, пока не поймали!

– Чего бормочешь? – Ирка опять подошла тихо. Она всегда подходит тихо и застает меня в самых дурацких видах, а потом рассказывает всем. Развлекается. Больше всего хотелось ее послать подальше, но я не решилась. Лето длинное, и неизвестно еще, где я его проведу. Да и осенью она может мне припомнить.

В школе Ирка заводила: как скажет, так и будут наши девчонки о тебе думать. Поссориться с ней – значит и со всем классом. Ляпнет про тебя что-нибудь, и все смеяться будут. А дома она тихая. Прикидывается моей подругой, да так ловко, что иногда я даже в это верю.

– Напеваю. Ты вроде на реку хотела? – Ирка все вечера торчит на реке. Там наши собираются летом, кто не разъехался. А меня не пускают из-за Костика.

– Далась тебе эта река! – Ирка достала из кармана рабочие перчатки и включилась в прополку с таким видом, будто за этим и пришла. – Обиделась – так и скажи.

Я покачала головой, хотя на Ирку мне было за что обижаться. Я, конечно, сама виновата, черт меня дернул ей рассказать про это пятно! Ирке нельзя доверить ни одной самой плохонькой тайны, обязательно разболтает на весь поселок. Все это знают и все доверяют, как загипнотизированные. Ирка никого специально не пытает, но как-то умеет так построить разговор, что ты сама ей все выболтаешь.

Так вот, про пятно: была у меня родинка на плече, здоровенная, почти черная, ужас, в общем. Тетьнюся – наша знахарка, давно говорила, что пятно нехорошее, надо-де избавляться, а то всякое приключиться может. Я не вникала, какое такое «всякое». Просто пришла к ней на днях да и свела безобразие. Теперь на том месте у меня ожог, маленький, почти черный… Говорю ж ерунда, а не тайна. Но Ирка разболтала всем, и это было обидно.

– Не обижайся! – Ирка тащила сорняки с таким рвением, будто они растут от ядра Земли, не меньше. – Подумаешь, родинка, никто ж не смеялся! Пахомова вон, весной за приворотным зельем к Тетьнюсе ходила, так та ее на смех подняла, да еще родителям рассказала.

– Это когда ее месяц потом из дома не выпускали?

– Ну да! А у тебя просто родинка, тьфу! – Она картинно плюнула на грядки и уставилась так выжидательно, что я сказала:

– Меня тоже из дома не выпускают. – Да и вывалила ей все про поездку и Костика.

– Практика студентов-археологов?! – Ирка даже траву рвать перестала. – Класс! То есть мать у тебя зверь, туда не пускать!

Я кивнула: точно, зверь.

– А сама не боишься? Могильники, мертвяки…

– Она то же самое говорит. И вспоминает какую-то Египетскую, что-то с ней на раскопе случилось не то. А меня из-за этой пирамиды…

– Когда? Погоди-погоди, знакомая фамилия…

Я фыркнула: еще бы не знакомая! Но Ирка уселась прямо на грядку и принялась тереть грязным кулаком лоб с таким видом, будто решает контрольную.

– Была в поселке Египетская! С твоими в одном институте работала, не помнишь, что ли? Ну дед еще твой их троих на работу возил: отца, мать и эту… Ну?

Я изобразила задумчивость, в надежде, что Ирка сама мне все расскажет. Плохо помню деда, маленькая была. Помню его фигуру около печки: дед открывал дверцу, разувался и протягивал ноги к самому огню. Смешно вздрагивал, случайно касаясь пальцами горячего металла дверцы. Закуривал вонючую папиросу и, согнувшись пополам, выдыхал в печку дым. Меня он звал Екатериной, даже когда сажал на горшок. Он приносил мне из леса «подарок от лисички» – лежалые бутерброды, которые взял с собой, уходя, да так и не съел в азарте грибника. Мать с отцом смеялись, потому что те же самые бутерброды, сделанные при мне за столом, я есть не хотела. Другое дело: подарок от лисички!

Дед умел со всеми ладить. Родителей и эту третью он возил на работу каждый день в город: пятьдесят километров туда и обратно. Они тогда еще работали в одном институте, даже на одной кафедре, но матери пришлось уйти, когда родился Костик. Это было через год после смерти деда. Почти сразу же уехал отец, а я стала не Екатериной, а Катькой. Точнее, Катькой-поиграй-с-братом, или Катькой-приберись, Катькой-помой-посуду, Катькой-иди-в-огород. Из человека я превратилась в набор функций, вроде микроволновки с кнопочками. Плохо помню деда, но прекрасно помню, как жизнь поделилась на до и после.

– Да возил еще кого-то вроде…

– Вот! А потом эта тетка пропала. Уехала со всеми на раскоп, а вернулись без нее. У нее в деревне родни-то не было, никто не ждал, не искал. Твои отмалчивались… Я думала, ты что-то знаешь.

– Можно подумать, кто-то обсуждал это при мне!

Странно, что Ирка помнит такие вещи. Она не старше меня, значит, ей было тогда, как мне, года четыре, а то и меньше. Она встала наконец-то с грядки и теперь отряхивалась, поглядывая на меня так, будто я виновата, что она джинсы испачкала.

– Хочешь зайти штаны почистить? – Я сперва предложила, а потом подумала, что именно этого она и хочет. Ей не терпится самой расспросить об этой Египетской. Не меня, конечно.

Ой, не вовремя! Пока я в огороде – меня нет, а значит, нет ни поездки, ни проблемы. Как только я появлюсь, да еще с этой Иркой, которая будет расспрашивать о раскопках десятилетней давности, мать тут же вспомнит, с чего все началось, и сама позвонит отцу, чтобы не приезжал завтра. М-да, кто меня за язык тянул…

– Ой, давай! А мать-то дома?

Я пробубнила какое-то «угу» и повела Ирку к себе, на ходу придумывая ей казни. Вон, в колодце вода уже остыла, сведет руки-ноги – и привет… Шучу.

– Теть Лен! – Эта проныра даже кеды не успела скинуть. – Теть Лен, мы тут с Катькой поспорили, что с Египетской-то случилось? Она говорит: «Мертвяки утащили», – а мне кажется, ерунда. Мы ж маленькие были, не помним. – Второй кед Ирка сковырнула уже на пороге кухни, пнула и проследила краем глаза его путь под шкаф, где последние десять лет пылились отцовские рыболовные снасти. Шкаф на полкоридора, и половина удочек под ним не зачехлена. Ох, напорется кто-то на крючок, когда доставать полезет!