Великая денатурализация явилась также важным шагом к экономической и социальной изоляции, ставшей отличительной чертой Советского Союза. Этнические диаспоры, как уже отмечалось, могут быть существенным источником международного общения, инвестиций, доходов и обмена[601]. Между тем в начале 1920-х годов Советский Союз решительно порвал связи с большой диаспорой, сделав путешествия и в конечном счете даже сообщение между диаспорой и советским населением очень сложными, если не невозможными. Решительное изменение политики сопровождалось интересной дискуссией, произошедшей в 1922 году между замнаркома НКИД Максимом Литвиновым и зампредом ГПУ Генрихом Ягодой. Последний – будущий глава спецслужб в эпоху Большого террора – пылко ответил на предложение ВЦИК определить условия повторного принятия в советское гражданство бывших российских подданных, денатурализованных в соответствии с декретом от 15 декабря 1921 года. Не вполне грамматически верно, но с большим жаром Ягода заявлял, что правительство не должно приветствовать возвращение ни конторских служащих с их навыками, ни «так называемого рабочего элемента», который он объявлял политически несознательным и не имеющим представления о сути Советского Союза. Он писал, что такие легковерные люди ненадежны, тогда как среди вернувшихся служащих, без сомнения, найдутся личности непримиримые, крайне нежелательные и даже опасные[602].

Более того, по завершении великой денатурализации Советский Союз вернулся к старой политике отказа признавать натурализацию своих граждан за рубежом. К концу 1920-х годов покидавшие страну и принимавшие иное гражданство советские граждане уже не считались свободными от уз, налагаемых советским гражданством. Что еще важнее, власти стали проявлять крайнюю суровость в эмиграционной политике. По мере создания и укрепления институтов пограничного контроля возможностей для проведения такой политики становилось все больше. Например, когда группы немцев и поляков попытались в конце 1920-х годов воспользоваться старыми методами и тайно ускользнуть из страны, практически все они были остановлены на границе. Те, кому позволялось уехать, должны были проходить особую процедуру. А в 1930-х, когда Советский Союз выстроил одну из самых эффективных систем пограничного контроля из когда-либо созданных, позволявшую удерживать население внутри страны, эмиграция стала практически невозможна[603].

Лишение прав гражданства и свободного передвижения

Великая денатурализация россиян, оказавшихся за границей, хорошо вписывается в более широкий контекст советского подхода к отечественному гражданству, включавшего своеобразный вариант частичной денатурализации – лишение прав гражданства при сохранении обязанностей и самого статуса гражданина. Вскоре после Октябрьской революции власти отменили фундаментальный принцип Февральской революции, согласно которому все граждане обладали полными и равными правами. Власти разделили население на полноправных граждан и лишенцев[604]. Граждане могли быть лишены прав в индивидуальном или коллективном порядке (как представители одной из категорий населения, составивших длинный список, в том числе торговцев, духовенства, лиц, использовавших наемный труд, бывших дворян, бывших полицейских, а также душевнобольных). Как заметила Гольфо Алексопулос, группа лишенцев «в разное время определялась по-разному. С точки зрения партийного руководства, они могли быть представителями классов, семей, кланов, а также национальных или этнических меньшинств»[605]. Появление данной категории можно рассматривать как инновационный маневр в классовой войне или как воссоздание традиции формирования разных пакетов прав и обязанностей для разных групп населения, издавна существовавшей в российской истории. В этом смысле такая политика знаменовала еще один шаг, сделанный режимом на пути от «гражданства» к новой форме советского «подданства». Мощная революционная идеология гражданства – с его обещанием равных прав для всех – была замещена идеологией классовой войны, предполагавшей лишение некоторых групп населения прав и одновременно расширение привилегий для других (таких, как крестьянская беднота, рабочие и «отсталые» национальности). Согласно Алексопулос, «невозможно переоценить значение социальной дискриминации в СССР (как положительное, так и отрицательное) для создания ситуации неравенства граждан и лишь частичного признания притязаний некоторых групп населения на гражданство»[606].

Дифференциация прав гражданства в соответствии с общественным классом людей, их национальностью и другими критериями с самого начала была ключевой характеристикой большевистской политики гражданства. Однако эффективность такой дифференциации зависела от рабочих систем регистрации, обеспечения документами и контроля над населением. При старом режиме был достигнут заметный прогресс в превращении внутреннего паспорта в единый документ, удостоверяющий личность и служащий способом регистрации населения и контроля за его передвижениями[607]. Но старые системы паспортов и видов на жительство были слишком тесно связаны со старым общественным порядком сословий, и большевики не могли просто принять и расширить или изменить прежние системы. Вместо этого Совнарком декретами от 5 октября 1918 и 25 июня 1919 года попытался заменить паспорта и иные элементы внутренней паспортной системы трудовыми книжками. То была типичная для «военного коммунизма» политика. Она преследовала цель мобилизации труда и выявления и наказания тех, кто не работал. По сути своей то был пример все более отчаянных попыток государства мобилизовать производство для военных целей в условиях полного краха рынка и большей части промышленности, а также заместить рабочий контроль управления централизованным и принудительным административным контролем[608]. Введенная под лозунгом «Кто не работает, тот не ест», эта политика ставила целью скорее победу в войне, нежели построение социализма. Большевики назначили жестокое наказание и угрожали применять такую политику к любому представителю любого общественного класса, неспособному доказать, что он трудится. Владельцы трудовых книжек должны были ежемесячно регистрироваться в местном совете, и ни работа, ни жилье, ни продуктовые карточки не предоставлялись без предъявления данных книжек. В теории эта система заменяла старую систему видов на жительство и внутренних паспортов новым, строгим сводом мер контроля за передвижениями внутри страны, но на практике государство вряд ли было способно во время Гражданской войны навязать ее населению.