и пики терялись в облаках и вновь прорезали их. Так бежал этот дух от земли к Богу». Иванов считал, что творчество Чюрлёниса граничит с ясновидением. Это «хаос, где музыкальная стихия искала воплощения в текучие формы и красочные соответствия. Любопытнее и убедительнее, – продолжает Вячеслав Иванов, – этот духовидец тогда, когда он ставит себе задачу уже иррациональную для живописи: когда он непосредственно отдается своему дару двойного зрения»[257].

Есть одна хорошо известная картина Чюрлёниса, о которой напомнил в своей речи на похоронах Чюрлёниса Фердинанд Рущиц, один из его профессоров. «Из пробуждающегося света является птица, которая, широко взмахивая крыльями, облетает горные вершины и летит вдаль. Это – „Весть“. С такой вестью пришел Чюрлёнис. Он был вестником нового, молодого искусства, поставившим на нем собственное тавро. Своей стране и своим соотечественникам он возвестил Красоту пробуждающейся в них Весны. И оставил нас также весною»[258]…

М. Чюрлёнис. Весть

Есть еще одна картина Чюрлёниса с такой же птицей. Это – вторая картина из триптиха «Путешествие королевны». На вершине холма сидит большеголовое дитя. Ручонки его протянуты к пушистому шарику одуванчика. А над ним, над этой трогательностью первой встречи крохотного человеческого создания с природой, опустив большие крылья, зависла большая темная птица… Что это? Предчувствие? Предвидение собственной судьбы? Или предупреждение перед встречей с реалиями жизни?

30 июня 1908 года в восточной Сибири взорвался и исчез Тунгусский метеорит – космический пришелец, оставивший нам загадку своей сути…

М. Чюрлёнис. Путешествие королевны

А Чюрлёнис лето 1908 года проводит в Друскининкае, в Паланге. Он работает над музыкальной «Фугой d-moll», и другой «Фугой», выполненной темперой. «А я опять рисую, – писал он невесте, Софии (Зосе) Кимантайте, 22 июня 1908 года. – И не могу оторваться – так хочется мне рисовать… Кончил „Сонату“, написал „Фугу“, а сейчас рисую новую „Сонату“…»[259].

Фортепьянную «Фугу d-moll» и живописную, темперой, он заканчивает осенью 1908 года, уже в Петербурге.

Фуга, как говорит литература о музыке, – многоголосое полифоническое произведение, когда мелодия, исполняемая одним голосом, повторяется («имитируется») другим вслед за первым…

В нижнем ярусе картины Чюрлёниса, наиболее темном, ночная природа выглядит скованной мертвым сном. Большая зеленая ель выписана объемно и детально. На тонких стеблях, напоминая звезды, мерцают желтые огоньки цветов. Там, за елью, силуэтом – то ли лес, то ли старинный город…

В следующем ярусе мелодия елей повторяется и усложняется. Это уже не просто ели, а очертания, напоминающие склонившиеся фигуры людей, сидящих на высоких пьедесталах. «Это, – пишет автор монографии о Чюрлёнисе Марк Эткинд, – скованные мертвым сном на своих тронах короли литовского фольклора, олицетворяющие ночь и ночной холод»[260].

Развитие темы завершается в верхнем ярусе, проникнутом ясностью и спокойствием… Впечатлению тишины и покоя особенно способствует отражение в неподвижной глади воды. Но, как принято в фуге, отражение оказывается далеко не зеркальным. Здесь Чюрлёнисом применен композиторский прием построения фуги.

Он и прежде стремился слить музыку и живопись в цельном художественном образе. Теперь он использовал в процессе работы над картиной свой композиторский опыт, привычные методы строения музыкальной формы. В его творческом мышлении композиционные законы музыки и живописи слились…

Осенью 1908 года он собирается ехать в Петербург, гонимый необходимостью как-нибудь устроиться, обеспечить семью – если есть невеста, то, значит, будет жена, семья… Когда-то он писал другу, Евгению Моравскому: «Окончу здесь лавочку, поеду в Петербург. Потом получу какое-нибудь место. Буду получать жалование, приобрету себе приличную одежду, квартиру, соответственно сытый обед… Как все это смешно, глупо и даже противно… Может быть, не это называется жизнью?»[261].

В этом очерке, посвященном пребыванию Чюрлёниса в Петербурге, мы и пытаемся понять, что же нашел он в нашем городе – городе последнего этапа своей жизни и творчества. То ли, о чем он писал другу и что считал «смешным, глупым и даже противным», или, может быть, то, что согласился бы назвать жизнью.

Петербургский художник Мстислав Добужинский, принадлежавший к древнему литовскому роду, вспоминал, что осенью 1908 года, перед приездом Чюрлёниса в Петербург, он получил из Вильнюса известие, что там появился художник, изображающий красками музыкальные темы.

Из дилетантских суждений об этих картинах, сопровождавшихся эпитетами «чудак», «декадент», он понял, что речь идет о необычном художнике, который к тому же был композитором. «В особенности, – пишет Добужинский, – заинтриговало меня то, что он, как говорили, изображал какую-то фантастическую Литву… „Лик“ Литвы оставался для меня загадочным и поэтичным, скрытым в густом тумане, и в появлении Чюрлёниса я надеялся увидеть какой-то просвет».

Узнав, что Чюрлёнис собирается приехать в Петербург, Добужинский и художники его круга «с нетерпением стали ждать этого знакомства».

Приехав в Петербург, Чюрлёнис не решился зайти ни к Добужинскому, ни к Сомову, который тоже ждал его, «а почему-то, – пишет Добужинский, – послал вперед своего брата, еще более робкого, чем он сам»[262].

Мстислав Добужинский

После того, как Чюрлёнис все же пришел к Добужинскому, он очень скоро освоился там и стал часто бывать к их взаимному удовольствию.

Добужинский прекрасно чувствовал музыку, в его записках постоянно встречаются музыкальные эпитеты. И, конечно, связь Чюрлёниса с музыкой, попытки его как-то соединить звуковое и зрительное мировосприятие, не могли оставить его равнодушным.

Сам же Чюрлёнис, в своем письме невесте 11 октября 1908 года, рассказывал: «Зашел я к Добужинскому. Это очень молодой „джентльмен“ с прекрасной внешностью и чудесный человек. Говорит он немного, но „с толком и расстановкой“. Он посоветовал мне обосноваться и остаться в Питере. По его словам, здесь в среде художников много разных обществ и кружков. Мне нужно выбрать себе что-нибудь по вкусу. Существует общество и у композиторов. Каждые две недели для подлинных ценителей музыки оно устраивает вечера, на которых исполняются произведения неизвестных, но талантливых композиторов и делают другие подобного рода штучки. Я ушел от Добужинского совершенно заполненным. Обрати внимание на то, что все это произошло в первый день моего пребывания здесь»[263].

«Жить Чюрлёнис устроился на Вознесенском проспекте, – продолжает Добужинский, – напротив Александровского рынка, между Фонтанкой и Садовой»[264].

«Петербург того времени нельзя себе представить без Александровского рынка, – пишут краеведы Д. Засосов и В. Пызин. – Он занимал неправильный четырехугольник: Садовая – Вознесенский проспект – Фонтанка – Малков переулок… Это был замечательный, единственный в своем роде, торговый конгломерат – сотни разнообразных магазинов, лавочек, ларьков и открытых площадок… Вдоль магазинов по