Садовой и Вознесенскому над тротуарами шла крытая железная галерейка на чугунных столбиках, чтобы и в ненастную погоду прохожие могли бы внимательно и не торопясь разглядывать выставленные на витринах товары.

Под магазинами, выходившими на Вознесенский проспект, были подвалы, в которых торговали известные петербургские букинисты. Никаких вывесок, даже окон на улицу не было, у входа в подвал лежала связка старых книг – символ их товара. Покупатель спускался вниз по узкой каменной лесенке и там мог найти редчайшие издания по любым вопросам… Букинисты были серьезны, полны достоинства, неторопливы, неразговорчивы…

…На углу Фонтанки и Вознесенского находился большой магазин с конной сбруей, дугами, седлами и пр.

По Фонтанке шли лавки с кожевенным товаром…»[265].

Такова была городская среда возле дома, где остановился Чюрлёнис.

М. Чюрлёнис. Соната моря

«Комнату, – отмечает Добужинский, – узкую и темную, он снял в бедной квартире, где постоянно шумели дети и пахло кухней. Здесь я впервые познакомился с его фантазией. В этой крохотной темной комнатушке на бумаге, кнопками прикрепленной к стене, он кончал в те дни поэтичнейшую „Сонату моря“»…[266]

«Я был у Добужинского еще раз, – пишет Чюрлёнис невесте 17 октября. – Сегодня Добужинский был у меня. Жаль, что ты не видела, как он восторгался. Ведь он человек довольно сдержанный, а тут, разглядывая картины, совсем растаял… Задержался он довольно долго…». И в том же письме – обратный адрес: Петербург, Вознесенский, 51, кв. 102[267].

Дом № 51 по Вознесенскому проспекту

«О картинах Чюрлёниса, – продолжает Добужинский, – я рассказал своим друзьям. Они очень заинтересовались творчеством художника, и вскоре А. Бенуа, Сомов, Лансере, Бакст и Сергей Маковский [редактор журнала «Аполлон»] пришли посмотреть все то, что привез с собой Чюрлёнис. Сам он на эту встречу не пришел – ему было не по себе говорить о своих работах с такими известными художниками, и мы условились, что картины покажу я сам. Маковский в то время собирался организовать большую выставку. Картины Чюрлениса произвели на нас всех очень сильное впечатление, и было немедленно решено пригласить его участвовать в этой выставке»[268].

Решение принять участие в выставке далось художнику непросто: он искренне радуется восторженной реакции на свое творчество того, кого сам считает «метром», но после первых эмоций – снова сомнения в уровне собственного мастерства. В письме к брату Чюрлёнис сообщает: «В январе я буду здесь участвовать на выставке. Этот факт меня смешит, потому что до сих пор я еще не привык принимать себя всерьез»[269].

А между тем весь смысл своей жизни Чюрлёнис видел именно в деятельности как художника и музыканта.

Вот как несколько лет спустя вспоминал об этих событиях организатор выставки Сергей Маковский[270]: «Этими работами он не думал изменить своему призванию композитора, он хотел лишь выразить образно влюбленность свою в музыку; рисуя сонаты и фуги, он грезил лишь о таинственной красоте звуков, подобно тому, как средневековые монахи, изображая мадонн и ангелов, вдохновлялись только мечтой о мире ином… Они представляют не что иное, как графические иллюстрации к произведениям музыки, и художник пояснил это краткими заглавиями: „Allegro, соната 5“, „Andante, соната 6“, „Фуга“… и т. д. Эти иллюстрации – странные узоры-грезы, призраки несбыточных пейзажей – завораживают не только своей нежной ритмичностью, глубокой музыкальностью настроения, но и чисто живописными качествами: благородством красок, декоративной изысканностью композиции». Вспоминая свои первые впечатления от работ мастера, Маковский писал: «Во время устройства выставки „Салон“ я сразу уверовал в дарование Чурляниса и дал ему возможность выступить со своими „сонатами“ среди избранных мастеров кисти… Я убежден, что для самого художника успех его первых живописных опытов явился полной неожиданностью»[271]…

«„Салон“ – выставка, устроенная в январе 1909 г. в музее и Меншиковских комнатах Первого кадетского корпуса [ныне – Меншиковский дворец]. На ней впервые выступили тогда Петров-Водкин, Кандинский и Чюрлёнис», – пишет Маковский в другом месте[272].

«Есть художники, – размышляет он, – судьба которых обрывается, как грустная, полувнятная песнь. Они приходят к нам одинокие, загадочные, с руками, полными сокровищ, желая рассказать много о чудесах далеких, о странах мечты нездешней, но внезапно уходят, не открыв своей тайны… Недолгая жизнь Чурляниса – тоже недопетая песнь. Смерть ревниво увела его от нас в ту минуту, когда казалось – вот-вот из рук его польются сокровища и осветятся сумерки его мечты…»[273].

Недопетая песнь… По отношению к Чурлёнису это не только метафора. Его творчество – музыка в той же степени, как живопись. Когда смотришь на необыкновенные города, облака, превращающиеся в воинов, невиданных зверей, понимаешь, что эти образы возникли из звуков, преобразовались в зрительные образы.

Микалоюс Константинас Чюрлёнис (Николай Константинович Чурлянис, так называли его по-русски) родился 10 сентября 1875 года в Оранах Трокского уезда Виленской губернии. Когда его отец получил место органиста при костеле в Друскениках, семья переехала. Родители были бедны, семья – большая. Николай был старшим сыном и рано должен был начать думать о заработке. К музыке влекло его с детства; любовь к ней и способности он унаследовал от родителей.

«Отец окончил начальную школу, – пишет Ядвига Чюрлёните. – Каковы были программа этой школы и уровень преподавания в ней – сказать сейчас трудно. Знаю только, что отец сравнительно хорошо говорил и писал на русском и польском языках, обладал каллиграфическим почерком… Наряду с общим образованием отец учился у лишкявского органиста музыке, мечтая стать органистом… Само собой разумеется, условий для получения настоящего образования в таком глухом углу не было. Учиться приходилось самостоятельно… Помню старую, истрепанную нотную тетрадь, в которой были клавиры разных оперных увертюр, фантазии и попурри. Видно, по этой тетради отец и разучил марш из оперы Беллини „Норма“, который исполнял в костеле во время венчания… Позднее он играл специально для него написанные его старшим сыном Кастукасом органные прелюдии»[274].

«Восемнадцати лет, – пишет С. Маковский, – Николай Константинович поступил в Варшавскую консерваторию; окончив ее, в течение года он учился в Лейпциге. По возвращении в Варшаву он жил уроками музыки, отдавая все свободное время композиторству. Тогда же начались его занятия живописью: он поступил в только что открывшуюся в то время художественную школу Стабровского, его первые работы обратили на себя внимание на ученических выставках этой школы.

[Одна из этих выставок как раз и проходила в 1906 году в Петербургской Академии художеств, с рассказа о чем мы и начали этот очерк.]

В 1907 году Николай Константинович