– Нет. Он исчез после того, как она рассмеялась ему в лицо и назвала его дурачком. Наверное, где-то прячется, сгорая со стыда.

– И правильно делает: избавил меня от необходимости выставить его за дверь. Но расскажите мне про Чечину и ее мужа. Что, собственно, случилось?

Все произошло просто и быстро. Увидев, что отец и дочь Солманские вдвоем явились во дворец Морозини с оружием, с обозом и в сопровождении начальника чернорубашечников, узнав, что они собираются здесь поселиться, Чечина впала в один из величайших своих припадков ярости, исключительную силу которых с некоторым оттенком восхищения признавала вся Венеция. Слово за слово, и в ответ на то, что рассматривала как насильственное вторжение на свою территорию и вопиющую несправедливость, вспыльчивая неаполитанка выложила все, что она думала о новых хозяевах Италии. Результат сказался мгновенно: ее тут же схватили, а поскольку Заккария бросился на помощь жене, обоих арестовали за оскорбление священной особы дуче.

– Клянусь вам, Альдо, я сделал все, что было в моих силах, чтобы их отпустили, но Фабиани, фашист, который сопровождал этих Солманских, пригрозил, что меня ждет та же участь. Он заявил, что Солманский – личный друг Муссолини, что направить его на постой в нашем доме – знак исключительной милости и на это отвечают благодарностью, а не оскорблениями. Я попытался объяснить, что в ваше отсутствие более чем неудобно впускать под ваш кров посторонних. Мне на это ответили, что вашу будущую супругу и ее отца нельзя рассматривать как посторонних людей....

– Опять эта дурацкая женитьба? Я же не скрывал от... леди Фэррэлс своих мыслей по этому поводу!

– Может быть, она решила, что вы хотите испытать ее чувства или еще что-нибудь? Во всяком случае, мне пришлось смириться, чтобы не оставлять ваш дом без присмотра.

– Кто вас хоть в чем-нибудь упрекнет, друг мой? – сказал Альдо, которого искренне тронуло горе старика. – А сейчас они здесь?

– В лаковой гостиной. Ливии пришлось подать им туда чай.

– Они и впрямь расположились как дома! – разозлился Морозини. – Да, кстати, а что вы едите? Кто заменил Чечину у плиты?

Его старый наставник опустил голову и сильно покраснел:

– Ну... насчет чая, кофе, с этим вполне справляются малышки Ливия и Фульвия. Что касается остального... это я!

– Вы готовите еду? – переспросил ошеломленный Морозини. – Они посмели потребовать от вас этого?

– Нет. Я сам так решил. Вы же знаете, как наша Чечина любит свои владения, свои кастрюли, и я подумал, что разлука будет для нее менее мучительной, если... ее хозяйством займется друг. Она, наверное, и так очень страдает, зачем ей вдобавок переживать из-за вторжения чужих в ее царство.

Растроганный Альдо обнял старика и на мгновение прижал к себе. Это доказательство дружбы к той, кого он называл своей второй матерью, дошло до самого сердца. Впрочем, для князя давно не было секретом, что бесконечные пререкания на кулинарные темы связали неаполитанку и бургундца едва ли не родственными отношениями.

– Надеюсь, скоро она сама сможет сказать вам, что она об этом думает, – пробормотал он. – Ну а теперь я займусь захватчиками! Если бы это зависело только от меня...

– Не горячитесь, Альдо! – взмолился Бюто. – Не забудьте, что к нам приставили сторожа, и достаточно злобному мальчишке, загораживающему нашу дверь, разок свистнуть, сюда примчится толпа его дружков! Во что бы то ни стало вы должны остаться с нами, не то эти люди способны все у вас отобрать!

– Ну, до этого еще не дошло!

Тем не менее, начав стремительно взбегать по лестнице, Морозини вскоре замедлил шаг, чтобы дать себе время поразмыслить и остудить свой гнев. Если бы он дал волю своему негодованию, то сейчас, конечно, ворвался бы в лаковую гостиную, схватил бы этого старого черта Солманского и вышвырнул бы его через окно прямо в Большой канал.

Дойдя до «портего», длинной галереи, где под надменным присмотром дожа Франческо Морозини хранились напоминания о великих ратных подвигах и славных морских походах рода, Альдо бросил на один из матросских сундуков пальто, перчатки и шляпу, не сводя при этом глаз с двери, за которой притаился враг. Ему казалось, что омерзительный червяк портит великолепный плод его дома, вызревавший в течение многих веков величия. Но ему предстояло дело посерьезнее, чем изобретать метафоры! Глубоко вздохнув – так всегда делают перед тем, как нырнуть в глубину, – князь решительно распахнул дверь и вошел...

Отец и дочь сидели по разные стороны старинного столика на одной ножке, на котором стоял большой серебряный поднос. Граф, по обыкновению, был одет в черное, монокль вызывающе приподнимал седую мохнатую бровь; Анелька зябко куталась в тонкую белую шерсть, придававшую ей сходство с феей снегов, к чему прежде Альдо был очень и очень неравнодушен, однако на этот раз остался холоден.

Она заметила его первой. Поставив чашку, она раскинула руки и бросилась к нему.

– Альдо! Наконец-то вы приехали! Я так счастлива...

Казалось, она была готова заключить его в объятия. Князь сухо отстранил ее и, даже не посмотрев в ее сторону, бросил:

– Не думаю, что вы надолго останетесь в таком состоянии.

Затем он двинулся к графу. Тот смотрел на приближающегося Альдо с полуулыбкой и не шевелился. Князь обрушился на него:

– Убирайтесь отсюда! Вам нечего делать в моем доме!

Резко вскинувшаяся бровь выпустила стеклянный кружочек; Солманский поставил чашку и весь словно подобрался. Обритый рот недовольно скривился.

– Ну и встреча! Я ожидал лучшего от человека, чье счастье я только что обеспечил, исполнив самые заветные его желания.

– Мое счастье? В самом деле? Бросив в тюрьму женщину, ставшую мне второй матерью, и моего самого старого слугу? И вы рассчитываете, что я это так и проглочу?

Солманский неопределенно махнул рукой, встал и прошелся по драгоценному ковру.

– Возможно, эта женщина дорога вам, но она пренебрегла самыми насущными вашими интересами, отказав мне в гостеприимстве. А ведь об этом весьма любезно просил великий человек, взявший в свои руки судьбу этой страны и...

– Вы где, по-вашему, сейчас находитесь? На предвыборном собрании? Я незнаком с Бенито Муссолини, он тоже меня не знает, и я желаю только одного – чтобы наши отношения такими и оставались! Кроме того, дом Морозини никогда еще не служил пристанищем убийце, а вы – именно то, что я сказал. Так что уезжайте! Отправляйтесь в Рим, отправляйтесь куда вам будет угодно, но этот дом покиньте! И заберите с собой вашу дочь!

– Вам неприятно на нее смотреть? В таком случае, вы – первый, кто так считает, да и, помнится, до сих пор у вас было другое мнение на этот счет.

– Мое мнение о ней давно переменилось: на мой вкус, она чересчур искусная актриса. В театре ее ожидало бы большое будущее!