А оказывается…

Он прокрутил ленту диалога практически до самого начала. В прошлый май. До тех сообщений, которые приходили ещё на старый разбитый об него телефон.

Туда, где они ещё играли. Где он считал её забавной человечкой. Где он однажды спросил:

VVV: «На тебя несется разъяренный дикий зверь. Твои действия?».

Дерзко и в шутку. Легкомысленно и просто из любопытства. На кураже после очередной встречи, на которой самоутвердился за чужой счет. Зная, что эпатирует. Не боясь этого, даже желая. Демонстрируя ей свое порочное нутро во всей красе и требуя его полного принятия, иначе у них всё закончится.

А она…

Она уже тогда ему говорила. С самого начала ему говорила.

Она хотела, чтобы хоть кто-то её услышал.

ЗСЗ: «Иногда, чтобы спастись, надо стрелять. Тогда зверь остается только во снах».

Она даже для этого выбрала его.

* * *

Агата досконально знала, когда Костя должен быть дома.

Сама ему не звонила, но следила за данными рейса, рассчитала, сколько может занять прохождение паспортного контроля и сколько дорога от аэропорта.

Костя не ответил на её вопрос в переписке, это немного тревожило, но Агата заставляла себя же успокоиться. Не нервничать. Не кипишевать. Наверное, замотался. Потому что прочел, просто отвлекся и забыл написать хотя бы простенькое «всё норм».

Но это не повод взвинчиваться, потому что Макс всё чувствует, да и Костя не раз говорил: «не делай мне из мужика истеричку, не стартуй на ровном месте»… Она подошла к заданию максимально ответственно. Не стартовала.

Стояла во дворе, выпуская через рот одну за другой струйки парной дымки, смотрела то на ворота, которые с минуты на минуту должны были разъехаться, то в небо, с которого начал сыпаться неуверенный, не долетающий до земли, но первый снег.

Привычно держала руку на животе, поглаживая. Запрокинула голову, прикрыла глаза, потому что небо слепило, пусть и солнца не видно, открыла рот, высунула язык…

Чтобы как в детстве — ловить снежинки им. Чувствовать их прохладное покалывание. Почему-то этому радоваться…

Это более чем несерьезное занятие, Агата понимала. И что увидь её такой Костя — поглумился бы, тоже понимала прекрасно, но Агате просто хотелось.

Настроение взлетало, и причина тому в первую очередь ни разу не снег, а предчувствие Костиного приближения.

Что ещё чуть-чуть и он будет рядом. А потом целая неделя вместе. Только вдвоем.

Их наконец-то дождавшийся своего часа медовый месяц. На Новый год у Победителя никаких планов. Никого не нужно агитировать. Ни с кем не нужно встречаться. Он обещал свое время ей…

Проведут, наверное, дома. Хоть Костя и предлагал куда-то слетать, но Агата откровенно стремалась. У него в голове всё было легко. Снять чартер. Виллу с выходом к морю. Далеко и надолго не полетят, но показать что-то совсем новое для Агаты — не проблема. Только сама Агата сомневалась. Беременность сделала её ещё более осторожной.

Продолжая держать рот открытым, она услышала звук, о котором всё это время мечтала: низкий гул разъезжающихся створок, потом треск попавших под колеса Костиного Мерса камушков…

Агата непроизвольно заулыбалась, опуская голову, следя, как во двор въезжает машина.

Знала, что Костя не любит, когда она выходит его встречать. Знала, что он сейчас ругаться начнет. Мол: «ну че ты выперлась, Замочек? Холодно, простудишь задницу»… Заботливо так ругаться. С любовью.

А она так же бурчать и ластиться.

Пойдут в дом, Агата будет прижиматься изо всех сил, Костя говорить что-то похожее на «дай в душ сходить хотя бы».

Она не даст, конечно же. Пойдет с ним, чем вызовет самодовольный смех. Костя любит, что Агата его обожает. А Агата больше не боится не только в этом признаваться — но это же проявлять.

Ей никогда в жизни не было так хорошо, как сейчас с ним. Даже с учетом того, что они дрейфуют на льдинке посреди холодного океана, ей на этой льдинке невероятно хорошо. Она больше не ищет стабильности. Она просто ему доверяет. С ним ей лучше, чем на любом твердом берегу. За любыми замками.

И об этом — что с ним ей невероятно хорошо — Агата тоже собиралась сказать. Вообще о таком количестве вещей собиралась сказать…

Чувствовала, что в грудной клетке вибрирует нетерпение, когда машина останавливалась, Костя из неё выходил…

Застыла, следя, как огибает блестящий богажник…

Сама улыбалась так, что пора бы подумать о том, чтобы пришить к уголкам губ завязочки, но он об этом не пошутил бы — потому что в ответ не смотрел.

Видел, конечно, что она стоит, но смотрел под ноги.

И пусть было глупо, но Агате захотелось помахать, чтобы привлечь внимание. А ещё стало немного тревожно.

Привычно тревожно, если есть минимальный шанс, что он всё узнает. Её постыдный секрет. Её тяжелый крест. Её непереживаемое уродство.

Костя делал шаг за шагом в сторону дома, будто бы её не замечая, по-прежнему глядя под ноги. Будто поднять взгляд и посмотреть на неё было сложно. Будто для этого нужно было собраться. Агата чувствовала неладное.

Улыбка меркла на губах, а вот тревога росла.

Почему-то очень важным стало, чтобы посмотрел. Он же никогда не боялся, никогда не прятал взгляд, а сейчас…

Шел, смотря вниз, сжимая кулаки. Вскинул голову, когда не сделать этого было уже нельзя. Улыбнулся, руки протянул…

— Иди сюда, Замочек… Дурочка моя…

И заговорил вроде бы ласково, и смотрел вроде бы ласково… А Агата как-то поняла…

Просто сердце оборвалось.

Она замотала головой, сделала пятящийся шаг назад, потянулась рукой к губам, отдалясь от его раскрытой ладони…

— Агат…

Костя окликнул, уже не улыбаясь, она замотала головой еще сильней, чувствуя, что на глазах моментально собираются слезы, моментально же скатываются…

— Агат, всё хорошо…

И пусть его голос звучит, как всегда, но Агата откуда-то знает, что он в курсе.

Она мотает головой, разворачивается…

Понимает, что ей, наверное, сейчас лучше убежать. Уйти куда-то, чтобы ему не пришлось делать вид, что «всё хорошо». А может вообще уйти, потому что с ней ему больше не может быть хорошо. Он даже в глаза ей теперь смотреть не может. Ему неприятно. Страшно. Гадко.

Ни одному человеку не может быть хорошо с убийцей. Ни один человек не должен такую правду принимать.

Но убежать не получается.

Костя ловит быстро, сначала прижимает к своей груди спиной, обнимает, руками фиксирует, горбится, шепчет на ухо: