При всех своих безусловных достоинствах Иван Иванович был прирожденным интриганом. Умение и желание возводить напраслину было разлито у него в крови. Слава создателю, что он никогда не интриговал в высоких целях, то есть для нужд государства или в поисках справедливости. Бецкий строил козы и вел подкопы исключительно для личной пользы.

Судьба наградила его на старости лет ценнейшим подарком – он влюбился. Милые мои, дано ли вам понять, что значит влюбиться в семьдесят лет в прелестную шестнадцатилетнюю девушку? У Бецкого хватило ума скрыть свою страсть, придав ей черты озабоченного и преданного отцовства. Сама Глаша Алымова именно так и воспринимала знаки его внимания, но умная мадам Лафон отлично угадала изнанку этого «отцовства», понимали всё и классные дамы. Но Бецкий в Обществе почитался Богом, а с Ним не поспоришь. Иван Иванович дарил Алымовой дорогие украшения, занимался с ней итальянским. Пресловутая арфа, с которой она запечатлена на портрете Левицкого, тоже была подарком благодетеля. Именно из-за своей любви Бецкий наведывался в Смольное Общество три раза в неделю. Будь его воля, он бы жил там, но в свете уже злословили о влюбленности старика. Он делал вид, что не слышит сплетен, но через два года, когда Глафира Алымова стала фрейлиной великой княгини Натальи Алексеевны, а потому жизнь бывшей институтки стала протекать у всех на виду, Бецкий, боясь выглядеть смешным, станет говорить в свете:

– Эта девочка сама вешается мне на шею. Она от меня без ума, и простое человеколюбие заставляет меня ей в этом потворствовать.

Варя не решилась сама отдавать Бецкому переписанное набело письмо. На роль передатчика она назначила Алымову. Но ведь это нешуточное дело – писать самой государыне, поэтому Варе пришлось кой-чего рассказать девушке. Алымова пользовалась в Обществе непререкаемым авторитетом. Многие воспитанницы ее обожали, и каждая сочла бы за честь быть ее подругой. Но Глафира Алымова сама выбирала друзей. С Варей у нее никогда не было близких отношений, однако она сразу поняла важность возложенного на нее поручения.

– Это не только моя тайна, – предупредила ее Варя. – Об этом письме никто не должен знать, кроме тебя и Ивана Ивановича.

– И мадам Лафон не должна знать?

– И мадам.

Глафира Алымова умела держать язык за зубами. Все указания Вари были выполнены в точности. Письмо, с соответствующими пояснениями, было передано Бецкому на следующий день. Разумеется, он его прочитал, и в этом не было ничего зазорного. Цензура такого рода была в Смольном обязательна.

Письмо Бецкого озаботило и очень. Описанная в нем история выглядела совершенно неправдоподобной. Масоны…Наслышан он об этом обществе и обходил его стороной. Но как о вольных каменщиках прознали в Смольном? И непонятно, за кого, собственно, девица Бутурлина просит, за своего возлюбленного жениха или за сестру, попавшую в трудное, почти трагическое положение? Может, прежде чем отдать письмо, следует самому поговорить с девицей Бутурлиной? Но потом он решил – рано. Был в этом послании императрице непонятный душок, Бецкий всем существом своим чувствовал какую-то его опасность и важность.

Прошение Вари было передано по назначению. Императрица приняла его вполне благосклонно. Не сказать, чтобы воспитанницы Смольного часто беспокоили Ее Величество просьбами, но она, во всяком случае, никому не отказывала в помощи и сочувствии.

Однако послание Вари Бутурлиной не только удивило императрицу, но и огорчило. Это было видно по напряженному вдруг лицу ее и потому, как она резко бросила письмо на круглый столик. Бецкий ждал вопросов, их не последовало.

– Продолжим чтение, – сказала императрица, и Бецкий покорно взял книгу.

Уже десять дней, как он прилежно читал императрице вслух «Юлию или новую Элоизу» несравненного Жан-Жака Руссо. Екатерина любила перечитывать полюбившиеся ей книги. Бецкий читал, а она, приладив круглые очечки, неторопливо вышивала шелком небольшое панно, предназначенное кому-то в подарок. Хотя понятно кому, Потемкину, конечно.

Для начала Бецкий решил выяснить подоплеку всей этой интриги, то есть поинтересовался в свете, как там поживает Федор Бакунин. Разузнал, и был совершенно потрясен известием. Оказывается, прыткий молодой чиновник уже неделю, а может, и того больше, сидит под домашним арестом. Посудите сами, если он, Бецкий, при его-то связях при дворе, приложил немало усилий, чтобы узнать подобное, то откуда это знает воспитанница монастыря? Теперь он отлично понимал озабоченность императрицы.

Бецкий тут же поехал в Смольное Общество и призвал воспитанницу Бутурлину для приватного разговора.

– Очень хорошо, поговорите, попеняйте, – согласилась мадам Лафон. – Она последнее время ходит, как в воду опущенная. Рассеянная, все о чем-то думает, сегодня утром встала – глаза заплаканные.

Варя предстала перед Бецким, изящный книксен, рука ладошка к ладошке, глаза опущены.

– Оставьте нас, – сказал Бецкий мадам, – нам надо посекретничать.

Лафон удивленно посмотрела на попечителя, но вышла. Направляясь в свои покои, она думала с неудовольствием: уж не поменял ли прыткий старик фаворитку. Правильно говорят русские: седина в бороду, бес в ребро.

Варя стояла упорно глядя в пол, левая рука осторожно теребила фартук, пальцы слегка дрожали.

– Дитя мое, – начал Бецкий, – я выполнил вашу просьбу. Прошение попало в руки государыни. Но возникает законный вопрос: откуда вам все это известно?

Варя молчала, теперь уже пальца обеих рук вцепились в оборки фартука.

– Вы знаете, что Федор Бакунин под арестом?

Она кивнула.

– Кто вам это сказал?

– Я получила письмо, – через силу пролепетала Варя.

– Какое письмо? Кто его написал?

– Письмо написала сестра Глаша Турлина.

– Письмо попало в Общество в обход мадам Лафон. Так?

– Так.

– Каким образом?

Варя коротко взглянула на попечителя и перевела взгляд на окно. Все дальнейшее она говорила пристально всматриваясь в голые ветки кустов и жухлый газон, словно именно она давали ей подсказку.

– Письмо мне передали на балу.

– Кто передал?

Она глубоко вздохнула, чуть не задохнулась воздухом и затараторила, словно вдруг плотину прорвало, сдерживающую доселе страхом и застенчивостью.

– Письмо передал кадет из шляхетского корпуса. Его кто-то попросил, он и передал. Я совсем не знаю этого кадета. И фамилии его не знаю. У нас был бал, а у меня новое платье. Я ждала, что на балу будет мой жених, а он не пришел. Ну, я писала, Федор Георгиевич Бакунин. И вдруг этот кадет дает мне письмо. Это все ужасно и страшно. Вы же понимаете, – силы ее иссякли, дыхание прервалось, и она прошептала испуганно: – Можно я сяду?

– Да, да, конечно, – рассеянно бросил Бецкий и мельком подумал: что же я раньше-то не предложил сесть бедной девочке?