Пирожков с начинкой получилось шесть штук. Тимодия сложила их в глубокую суповую тарелку и накрыла блюдцем. Сверху листок: «Для учителя Эдмара», чтобы никто другой пирожки не тронул. Она старательно выводила буквы, крупные и разборчивые. Тарелку поставила на перламутровый столик в гостиной, возле любимого кресла господина Тейзурга. На кухне такое блюдо лучше не оставлять, а то вдруг кто-нибудь захочет попробовать…

После этого Тимодия надела клетчатую юбку, которую сшила ей мама, и легкую жакетку из синего сатина. Еще взяла связанный мамой шарфик с земляниками, он у нее был любимый, не хотелось его оставлять, но если на шею – будет жарко, и она повязала его как пояс.

Денег у нее не было, а как насчет еды? В один карман – яблоко, в другой – плитку шоколада и бумажный пакетик с печеньем. Амулет, предназначенный для того, чтобы позвать господина Эдмара на помощь, она повесила во дворе на ветку розового куста. Если амулет будет при ней, учитель наверняка найдет ее где угодно. Или другие найдут… Потому что учитель, отведав пирожков, вряд ли отправится на поиски.

За ограду она выбралась прежним способом. Эдмар о ее вчерашней отлучке не знал, он где-то пропадал уже второй день, а кроме него никто не мог навести на решетку дополнительные чары.

Хоть бы уж вернулся домой, пока пирожки не зачерствели, а то он не станет их есть… Подумав об этом, Тимодия зашагала по улице. Куда глаза глядят, но только не в ту сторону, где хозяйственная лавка – вдруг там уже заметили, что у них своровали крысиный яд?

Она думала о маме и плакала, но иногда ее внимание привлекало что-нибудь необычное.

Дом с трехъярусной золотой крышей. Тимодия вначале решила, что это чей-то дворец, но на вывеске было написано «Чайная».

Переулок с облупленными стенами, на которых вместо обережного орнамента нарисованы прекрасные девы и звероподобные воительницы из свиты Зерл Неотступной – черной краской по грязноватой светлой штукатурке, в человеческий рост.

Балкон с развешанными в ряд на веревке матерчатыми куклами: те сохли вниз головой, пришпиленные большими деревянными прищепками.

Торжественная процессия цеха водопроводчиков в сопровождении жрецов Кадаха, которые брызгали на прохожих из ритуальных леек и просили Радетеля уберечь городские трубы от течи.

Потом Тимодия забрела в глубину неказистых запущенных кварталов. Большая улица с разбитой мостовой и угрюмыми домами в грязных потеках ее напугала. Здесь было много пьяных, разинутые двери трактиров словно собирались кого-нибудь проглотить, грохотали по выбоинам повозки, где-то во дворе сердито лаяла собака.

Девочка бросилась прочь, повернула за угол, но попала на похожую улицу. Тут было еще страшнее, потому что в луже под заляпанной стеной с размашисто намалеванным оберегом «чаша благоденствия» лежала громадная бледная свинья: пойдешь мимо – а вдруг она выскочит и набросится? С опаской на нее оглядываясь, Тимодия направилась в другую сторону.

Окрестности ей не нравились: разбойничьи какие-то кварталы. Но ведь она и сама теперь разбойница, отравительница, негодяйка – значит, ей тут самое место. Тимодия на ходу всхлипнула. Надо быть осторожней, чтобы ее не схватили и не отдали злому полицейскому, и еще надо найти ночлег, только где же его найдешь? Солнце уже опустилось совсем низко к темным крышам, разливая по небу расплавленное золото.

– Девочка-девочка, помоги старенькой добренькой бабушке!

Ее окликнула пожилая дама с большой парусиновой сумкой в разноцветных заплатках. Сгорбленная и невысокая, всего-то на голову выше восьмилетней Тимодии. На ней был старомодный, как на картинках, чепец с кружевными оборками в несколько слоев, и выглядели эти кружева так, точно сплели их пауки – серые и тонкие, рваные вдобавок. Смородиново-черные глаза на веснушчатом морщинистом личике смотрели живо и остро, а нос у нее был мясистый, чересчур длинный, с вислым кончиком, и кто-нибудь вроде Лимилы-Дразнилы, с которой Тимодия вначале подружилась, а потом навсегда поссорилась, непременно начал бы ее обзывать. Ветхие заношенные юбки и кофты – одна одежа выглядывает из-под другой, а поверх всего накинута шаль из таких же паутинных кружев, как на чепце.

И она была такая, такая… Тимодия про нее что-то чувствовала, но не знала, как это объяснить словами. В общем, это была очень странная старая дама.

– Какая хорошая славная девочка! Что ты здесь делаешь одна? – поинтересовалась она скрипучим голосом, зорко глянув направо и налево, как будто высматривая взрослых, вместе с которыми полагалось бы находиться Тимодии.

– Я гуляю, сударыня.

– Ты заблудилась?

– Нет, я убе…

Чуть не проболталась, и это была бы, как пишут в книжках, «роковая ошибка». Врать нехорошо, но если сказать «убежала», ее сразу отведут в полицию.

– Да, сударыня, я заблудилась.

– Эхе-хе, надо тебе помочь! – Дама, хвала богам, не заметила оговорки. – Сейчас-то мне некогда, купила на рынке куренка для супа и несу варить. Пойдем ночевать ко мне, славно поужинаем… А завтра с утра пораньше я тебя домой отведу.

– Спасибо вам, сударыня, – воспитанно ответила беглянка.

Вот она и нашла, где переночевать. Или не нашла – само нашлось? Завтра утром ей придется обмануть добрую бабушку, сбежать от нее по дороге «домой»… А может быть, та оставит ее у себя, чтобы Тимодия помогала по хозяйству?

Дама дала ей нести свою залатанную сумку, и это оказалось вовсе не так легко, как можно подумать. Куренок был тяжелый, словно чугунный утюг. Да еще и ворочался. Если добрая бабушка его живого купила, а шею сама ему свернет, перед тем как варить суп… Нет уж, в этом Тимодия помогать ей не будет, куренка жалко. А господина Эдмара она не пожалела, но ведь тот убил маму… От острого и безграничного ощущения потери, которое пришло вслед за этой мыслью, она опять заплакала.

– Не реви, – скрипуче бормотала семенившая рядом дама. – По-королевски сегодня поужинаем, давно мои детушки такого блюда не едали… Умненькая, хорошенькая, воспитанная – не девочка, а пирожное! Только рева. Так ревет, что разбудила его, как же я опять его убаюкаю?

Куренок возился в сумке и пищал, как будто невнятно ругался почти по-человечески, но Тимодии было не до него. Душа провалилась в пятки: на них надвигался, словно корабль в узком канале, огромный полицейский. Если поймет, что перед ним преступница, сразу арестует. Она добропорядочно опустила глаза, всем своим видом показывая, что она вместе с этой дамой, знать ничего не знает о краже крысиного яда из лавки на улице Гравюр.

Полицейский поверил, что она хорошая, и не стал ее забирать, даже учтиво посторонился, уступая дорогу.

Обшарпанные булыжные закоулки, затопленные вечерней тенью, как будто пытались закрутиться в клубок, и Тимодия вскоре потеряла представление о том, в какой стороне садится солнце – отсюда его не видно, закат заслоняли дома, сдвинутые впритык друг к другу. Из окон, прикрытых жалюзи, пахло едой, доносились голоса. Один раз дамы, сидевшие с чашками на балкончике второго этажа, принялись тихонько обсуждать их: