Комендант сидел на своем месте за столом, из-под фуражки уставившись на незваного гостя чернеющими пустыми глазницами. У туловища отсутствовали руки, и они явно были оторваны вместе с мундиром. Одна из них валялась на полу недалеко от шкафа. «Наверное, от времени отвалились», — попытался успокоить себя Крюгер, но рваные края на кителе в местах, куда раньше были пришиты рукава, наводили на мысль о насильственном вмешательстве. Забредший в этот жуткий склеп человек снова вздрогнул.

Ящики стола, за исключением нескольких, были разбросаны по полу тут и там. Впрочем, в них не обнаружилось ничего особо интересного: пара фотографий каких-то женщин и генералов, пузырек с давно высохшими чернилами, ржавый «люгер» с похожей на пережаренные бобы парой патронов и давно сожранный плесенью кисет с табаком. На висящей позади стола широкой карте мира уже давным-давно ничего нельзя было разобрать.

А вот содержимое шкафа заставило все еще с трудом верящего в происходящее Крюгера задержаться. Среди многочисленных картонных папок, распухших от сырости и времени до такой степени, что лопнули стягивающие края завязки, нашлось несколько коробок с рутинными бланками и личной корреспонденцией. Некоторые листки рассыпались прямо на глазах, в то время как на других не осталось ничего, кроме еле различимых переплетающихся вмятинок, оставленных на бумаге чернильным пером. Но на некоторых из них все еще можно было разобрать отдельные слова и предложения. Выбрав наиболее сохранившийся, Крюгер подошел к выходу, где было светлее, и стал с любопытством читать чье-то письмо, когда-то выведенное каллиграфическим почерком.

* * *

«Милая Грета! В очередной раз пишу тебе письмо, которое потом положу в ящик. Я пишу письма, которые не могу тебе отправить по понятным причинам, и только это не дает мне сходить с ума. Когда-нибудь я обязательно отдам тебе эту толстую пачку писем.

От всего сердца поздравляю тебя и все наше семейство с Рождеством!

Доплыли хорошо и без происшествий, за исключением одного невероятного и памятного события, которое случилось как раз накануне Рождества. Речь идет о той таинственной секретной посылке, полученной мной накануне отплытия, помнишь? Так вот, я всегда хранил ее рядом с койкой, и даже отлучаться надолго боялся — не дай бог, что случится с кинопленкой, торжественно врученной мне самим Геббельсом. Должен признаться, она мне очень подпортила нервы. Я стал плохо спать и питаться, мама наверняка по своему обыкновению устроила бы целый скандал, узнав, что я сбросил пару килограммов. Но ничего, теперь, уже будучи на базе в полном здравии, надеюсь откормиться. Сразу хочу сказать тебе, что все мы по прибытии были восхищены и потрясены масштабом строительства, а главное — гением и дальновидностью Фюрера, который не устает возводить все цитадели арийской расы, словно предвидя те судьбоносные войны, в которых нашей гордой Родине предстоит участвовать и из которых нам суждено выйти победителями. В сердцах каждого из нас крепка уверенность в великом будущем не только Германии и нашего благословенного, избранного богами народа.

Но вернемся к посылке. Как ты помнишь, на ней было написано „вскрыть ровно в полночь Рождества, 1943-го года“. Само собой разумеется, я постарался выполнить приказание в точности, и все два месяца, что мы держали курс на Антарктику, лелеял посылку, как нашего с тобой первенца.

В ночь накануне Рождества, воспользовавшись тем, что лодка шла в надводном положении, я все-таки не удержался и вышел на палубу покурить, одолжив сигарету у боцмана. Умоляю, не рассказывай маме, а то она снова начнет переживать и у нее подскочит давление. Я бросил, честно. Но то, о чем я напишу ниже, надеюсь, полностью оправдает эту мою сиюминутную прихоть, вызванную накопившимися переживаниями.

Ночь была тихая, звездная, и я почему-то сразу вспомнил наш с тобой медовый месяц на лыжном курорте в Альпах, помнишь? Словно я в тот момент был не на лодке посреди океана, а рядом с тобой, в те короткие, благословленные небесами несколько дней. Тогда ты со дня на день ждала Тиля, и твои глаза светились такой глубокой, понятной только будущей матери радостью и надеждой, что, просыпаясь каждое утро, я никак не мог поверить своему счастью. Я целовал твои подрагивающие в утренней истоме сомкнутые веки, любовался твоей сонной улыбкой… Я очень по ней скучаю.

Так вот, пока я мысленно собирался с духом, стараясь успокоить напряженные до предела нервы и ломая голову над тем, что же может быть на этой пленке, которую рейхсминистр вручал лично мне в руки, как ответственному за идеологию на нашем корабле, из рубки на палубу выскочил перепуганный Штрек. Он прокричал на ходу, что до полуночи осталось всего три минуты! Представляешь, занятый своими думами и сигаретой, я совсем забыл о беспощадном беге времени!

В этот вечер механик в очередной раз показывал команде „Пароходик Вилли“, который длился почти восемь минут и который фюрер, несмотря на свою ненависть к американскому кино, навлеченную этим шутом Чаплином и его пошлым „Великим диктатором“, благосклонно разрешил к просмотру. Именно поэтому мне удалось незаметно улизнуть на палубу, так как я видел этот фильм уже сотню раз.

Великие силы, будь проклят звук! Но, честно скажу тебе, наблюдая за рисованными злоключениями лопоухого мышонка Микки на палубе корабля, я каждый раз искренне хохотал до слез, хотя за время экспедиции успел выучить эту картину наизусть. Уолтер Дисней завораживает своим искусством рисованного кинематографа! Особенно запомнились некоторые цитируемые сценки из фильмов Бастера Китона, на которые мы ходили с тобой незадолго до свадьбы.

Когда „Пароходик“ закончился, в кают-компании на несколько минут включили свет, давая механику возможность заменить пленку. Развеселившаяся команда загалдела, кто-то закурил, другие принялись горланить шуточные скабрезные (а чего еще ждать от соскучившихся по суше моряков?) песенки. В общем, атмосфера стояла, как на воскресном базаре, — и, видит бог, после всех трудов мы заслужили небольшой праздник! Жить несколько недель на судне, до отказа набитом биологическими материалами и учеными зазнайками из Аненербе, которые везут с собой более двухсот человеческих единиц для опытов, совсем непросто.

Да что я тебе рассказываю? Ты, мое чудо, вечно страдающее от постоянного отсутствия мужа, и так сама знаешь.

Но я снова отвлекся. Час вскрытия посылки Геббельса настал. Я сбегал в свою каюту и принес механику пакет, который обжигал мои ладони. Внутри оказалась небольшая катушка с цветной пленкой „Agfa“, от силы минут на восемь, и я сразу понял, что это отнюдь не очередная копия „Пароходика“. С обратной стороны на катушке стояла дарственная надпись, выведенная рукой самой Лени Рифеншталь! Все, что произошло в следующие минуты, походило на сон. За несколько секунд до полуночи проектор застрекотал, приняв в себя пленку, в помещении приглушили свет, но распалившаяся команда продолжала весело галдеть и шутливо мутузить друг друга, не обратив на это внимания.

Пока над их головами не появился ОН.

Сообразив, кто перед нами, мы с механиком, первые увидевшие изображение, невольно вытянулись и одернули кители, хотя на нас еще не был устремлен пронизывающий взгляд, от которого не стыла кровь в жилах только у полоумного.