– Не думай, что я забуду о том, как ты пытался натравить на меня тайную полицию, – Окумура готов был поклясться, что эта поганая ведьма снова улыбалась. – Вот только расплачиваться за это будешь не ты.

Истинный смысл слов колдуньи дошёл до Окумуры не сразу. Но как только осознание достигло разума, градоправитель встрепенулся, и из груди его вырвался отчаянный вопль:

– НЕ СМЕЙ!

Из последних сил он вцепился в ненавистную маску, и колдунья, не ожидавшая от него такого рьяного отпора, тут же отпрянула. Но было поздно: маска осталась в руке Окумуры, и мгновением спустя она рассыпалась на стайку бледных мёртвых мотыльков, которые с тихим шорохом попадали на пол.

Градоправитель уже не видел этого: его взгляд был прикован к лицу ведьмы. Всё исполосованное шрамами, обожжённое: кроме глаз, на нём не было живого места. Какой раньше была эта женщина, теперь не мог бы сказать никто: и ненависть, отразившаяся на её лице, ещё больше исказила её и без того уродливые черты.

В коридоре послышались чьи-то торопливые шаги. Должно быть, кто-то из слуг услышал крик Окумуры и понял, в что в особняк пробрался чужак.

– Ты за это поплатишься, – пригрозила колдунья. Силуэт её стал прозрачным, словно она и впрямь была призраком, а потом истаял полностью.

В глазах темнело, грудь, где надсадно билось больное сердце, словно стянуло железным обручем. Лишь боль удерживала градоправителя в сознании. Лишь это и желание выжить во что бы то ни стало придало Окумуре сил дотянуться до маленького мешочка, который он всегда носил на поясе.

Там лежали пилюли, которые могли спасти ему жизнь.

Непослушными пальцами Окумура попытался ослабить завязки, чтобы достать хотя бы одну пилюлю, но руки окончательно перестали его слушаться. Он задыхался: сердце в груди будто начинили длинными и тонкими иглами, которые резали его изнутри и одну за другой разрывали ниточки, которые ещё связывали Окумуру с жизнью…

***

Когда в кабинет вбежали двое перепуганных слуг и охранник с мечом наперевес, сердце градоправителя уже не билось. Спасительная пилюля, до которой он так хотел дотянуться, лежала на роскошном хамаадском ковре, устилавшем пол кабинета. Лежало прямо рядом со скрюченными пальцами Окумуры, словно насмехаясь над его последней и отчаянной волей к жизни…

Час спустя в саду особняка собака сторожа обнаружила давно остывшее тело Яно, в груди которого зияла огромная рваная рана.

Кто-то вырвал бедняге сердце.

Уми

Спалось Уми тревожно: даже несмотря на слабость, навалившуюся на неё после не в меру насыщенного событиями вечера, крепко заснуть ей удалось только под утро.

Тогда-то ей и приснился этот сон. В нём ей снова было шесть, и она снова сбежала из дома, но на сей раз одна – с Ёсио, главным товарищам по проказам, ей ещё только предстояло встретиться через долгие два года.

А пока Уми тихо кралась по небольшому проулку, где в ту пору ещё стояла аптека старого Ногути. Из-за приоткрытых ставень доносилась визгливая ругань госпожи Ногути, которая любила пилить своего супруга по поводу и без. Но сегодня вспыльчивость женщины оказалась Уми только на руку: голоса заглушали осторожные шаги девочки, и она могла незамеченной пройти дальше. Идти по главной улице было опасно – можно было легко попасться людям отца, которых уже наверняка выслали на её поиски. Поэтому Уми собиралась спуститься к реке и обойти квартал по поросшему лесом берегу, и уже оттуда подняться к воротам для прислуги – там-то её точно никто не будет поджидать.

Но, на её беду, у реки играли соседские дети. Они не общались с Уми: кто-то считал её странной, а кто-то откровенно боялся всех её россказней о ёкай. Дети предпочитали обходить Уми стороной и делать вид, будто её вообще нет, но некоторые могли бросить ей вслед что-нибудь обидное. Однажды кто-то даже швырнул в её сторону камень – хоть обидчик и промахнулся, но Уми всё равно было обидно и больно, ведь она никому не делала и не желала ничего плохого.

В тот день с ребятами был новенький мальчик – да такой красивый, что на него заглядывались даже служанки, которые стирали одежду в реке и обычно не обращали внимания на шумные игры детей. Ладно сложенный и хорошо одетый, мальчик этот был явно из богатой семьи. Прямой нос и брови вразлёт – из него обещал вырасти писаный красавец.

Уми тихонько наблюдала за детьми, прячась за стволом сосны. Она боялась, что тяжёлое после бега дыхание выдаст её с головой, но дети были так увлечены игрой, что ничего не замечали. Сегодня шалости окончились раньше, чем рассчитывала Уми. За ней снова гнался тот тощий и пыльно-серый ёкай, который вот уже вторую неделю не давал Уми покоя…

Впервые она увидела этого духа на торговых рядах: он стоял прямо в толпе гомонящих людей, задрав кверху свою лысую морщинистую голову, и то ли к чему-то прислушивался, то ли ждал чего-то. Но появление Уми ёкай почувствовал сразу. На щербатой роже духа было несколько пар глаз, и все они тут же уставились на девочку, стоило ей только появиться в поле его зрения.

В ту пору Уми ещё побаивалась ёкай и не умела давать им отпор. Иногда достаточно было сделать вид, что ты их не видишь, чтобы они не приставали, но ребёнку всегда сложнее скрывать свои истинные чувства, чем более взрослому человеку – вот и на лице Уми отражались попеременно все одолевавшие её чувства: от отвращения к уродливому духу до страха, что он может причинить ей вред.

«А, так ты можешь видеть меня?» – прошелестел ёкай, ощерившись в острозубой улыбке. – «Наглая человеческая девчонка! Надо откусить все твои милые пальчики, чтобы преподать хороший урок…»

И он вдруг ринулся прямо на неё, да так быстро, что Уми едва успела укрыться от него в ближайшей часовенке, установленной на большом перекрёстке для бога дорог. Покровитель путников, бог дорог мог также защитить и от злых духов – это знали даже дети. Потому Уми и решила искать у него защиты. Она приникла к каменному изваянию улыбающегося старца – именно так по большей части изображали бога дорог в Тейсэне, – и долго ещё стояла там, пока её не нашла служанка, которая оббегала весь рынок в поисках убежавшей господской дочери.

В тот день ей повезло, но зловредный ёкай, похоже, всё не оставлял попыток добраться до Уми.