– Я уверен, что все ответы мы сумеем отыскать завтра в том самом балагане, – Окумура решил не ходить вокруг да около: он слишком устал. – Поджоги святилищ начались после того, как эти артисты приехали в Ганрю – до этого ничего подобного у нас не случалось. Я уже запрашивал отчёт у комиссара полиции: по его словам, в архивах ничего похожего на наши случаи найти не удалось. Поэтому я уверен: за несчастьем, случившимся сегодня в святилище Поющих Сверчков, стоят те колдуны, ради которых я вызвал вас сюда. Эти люди опасны, и ваша помощь, господин заместитель, оказалась бы для нашего города поистине неоценимой!

Ооно не смотрел на него: он хмурился и бросал гневные взгляды в темноту. Где-то вдалеке шумела река Ито, в свете луны блестели далёкие заснеженные вершины Санхо. У Окумуры заныло колено: похоже, приближался дождь. Старая рана всегда давала о себе знать, когда менялась погода.

– Это не люди, – мрачно проговорил Ооно, крепко стиснув трубку. – Это самые настоящие звери. Видели бы вы, что они вытворяли тогда, в Дайсине… Вы знаете, Окумура, чем так опасен колдовской огонь? Его нельзя потушить – ни водой, ни кровью. Он подчиняется только воле того мага, который его наслал. Я видел, как люди заживо сгорали в ненасытном синем пламени. От их криков даже у меня, старого вояки, на глазах которого погиб весь отряд, разрывалось сердце. Но ни одна из колдовских тварей не дрогнула. Магия выжгла их сердца, не оставила в них ничего человеческого, кроме оболочки.

Окумура мрачно понурил голову. Он понимал, о чём рассказывал Ооно, ведь многое из того, о чём тайный полицейский вспоминал с такой неохотой, градоправитель видел своими глазами.

Мало кто знал о том, что Окумуре и Итиро Хаяси тоже пришлось повоевать у стен Дайсина. Они старались не вспоминать о тех днях – слишком дорого им обоим пришлось заплатить за то, чтобы пережить смуту. Даже много лет спустя после окончания войны Окумура просыпался в своей постели весь в холодном поту. Будто бы наяву он снова и снова слышал вопли обезумевших от боли людей, которых пытали колдуны, чуял запах горелой древесины, опалённых в огне мечей и тел… В те минуты война, оставшаяся так далеко в прошлом, будто бы подкрадывалась ближе, надвигалась на него, такого одинокого и хрупкого человека, набрасывала на него свою чёрную тень, обдавала смрадным дыханием смерти и забвения.

Отблески этой войны Окумура отчётливо видел на самом дне глаз Ооно, где горела самая настоящая ненависть. Должно быть, сам градоправитель со стороны выглядел так же: стоило ему только вспомнить о госпоже Тё и о том, на что им пришлось пойти в прошлый раз, чтобы изгнать её из этого города, как ногти сами впивались в ладони, лицо каменело, а сердце словно замирало над бездонным ущельем, куда вот-вот собиралось ухнуть...

Он надеялся больше никогда не видеть ни этой женщины, ни её мёртвой маски, за которой, как иногда казалось Окумуре, не было вообще ничего, кроме голодной тьмы. И вот неделю назад она вернулась. И не просто тихо заползла в угол, как и подобает тварям её породы, но явилась с блеском, ни от кого не таясь. Шлейфом за ней и её прихвостнями потянулись пёстрые афиши, которые за одну ночь появились на каждом заборе Ганрю. Во всём городе только и было разговоров, что о заезжем балагане, в котором происходили прямо-таки настоящие чудеса, и Окумура решил, что настало время побить ведьму Тё её же оружием.

Всю неделю он хоть и трясся от страха, со дня на день ожидая, когда колдунья в белом решит к нему заявиться и потребовать своё, но всё же сидеть сложа руки Окумура не мог. Пускай они с Итиро Хаяси вместе вляпались в эту историю – да так, что до конца жизни не отмыться, – кто-то всё-таки должен был вырваться из этого порочного круга. Или хотя бы попытаться это сделать.

Сколько раз Окумура говорил со старым товарищем о том, что стоит привлечь к этому делу тайную полицию, но ответ Итиро оставался прежним:

«Я бы не стал этого делать», – качал головой он, стоило только Окумуре в очередной раз завести разговор о тайной полиции. – «Даже среди этих преданных императору фанатиков найдутся люди, которых можно купить, и наверняка наш противник уже до этого додумался. Даю палец на отсечение – у этих мерзавцев есть свои связи даже в таком закрытом ведомстве. Рисковать нельзя…»

Окумура и сам понимал, как велика была опасность вновь навлечь на себя гнев колдуньи, но больше жить в страхе он попросту не мог. Годы шли, а градоправитель не молодел, да и с сердцем всё становилось хуже день ото дня. Одному Дракону было ведомо, сколько Окумуре было отведено дней в этом мире. И проводить это время в страхе, пускай и перед ведьмой, градоправитель не намеревался.

Когда Окумура узнал о приезде балагана, он решил действовать. Градоправитель освободил своего самого толкового помощника от всех других дел, и Яно бегал по всему Ганрю, тайно собирал сведения, подслушивал разговоры и опрашивал особенно охочих до болтовни очевидцев, побывавших в балагане. За минувшую неделю в тайном ящике стола Окумуры, который градоправитель запирал на ключ, скопилось множество письменных свидетельств тех, кто своими глазами видел колдовство госпожи Тё.

А чтобы натравить на балаган тайную полицию, большего и не требовалось.

Тайная полиция жестоко наказывала тех, кто осмеливался идти против воли императора. После того, как колдуны клана Мейга убили принцессу Химико и спалили почти весь Дайсин дотла, ни у кого не оставалось сомнений в том, что основатель новой императорской династии, Тайга-но Ёмэй, будет жестоко мстить уцелевшим мятежникам и всем причастным к заговору.

Не успели стихнуть пожары в столице, как новый император собрал под своим началом людей, которые ненавидели происки колдунов так же сильно, как и он сам. Спустя несколько лет сила тайной полиции стала настолько велика, что с ней приходилось считаться всем – ведь этим людям благоволил сам император, и отчитывались они о проделанной работе ему лично.

Безобидного колдовства для тайной полиции попросту не существовало. Если ты не был каннуси и не готовился ступить на путь служения Великому Дракону, то за колдовство тебя ждала только смерть. Свидетельствами очевидцев, которые Окумура столь тщательно оберегал, он намеревался проложить дорогу к палачу для бледной колдуньи и