неизбежность существенных расхождений с возрождающейся Россией и начать изыскивать возможности строительства отношений на основе сочетания соперничества и сотрудничества. Прагматизм требовал, чтобы мы четко разграничили зоны наших жизненных интересов; с осторожностью вступали в борьбу в других, менее важных, областях; держали под контролем неизбежные проблемы, сохраняя хладнокровие, и не упускали из виду вопросы, по которым мы все еще могли занимать общую позицию.

Путин, как и любой другой, прекрасно понимал, что в России с избытком хватало узких мест и мертвых зон. Численность населения сокращалась, коррупция росла, ситуация на Северном Кавказе оставалась взрывоопасной. Однако он не собирался использовать период процветания России, начавшийся благодаря росту цен на нефть, для диверсификации и модернизации экономики и развития человеческого капитала. Слишком велик был риск для политического режима и его личной власти. Я пессимистически оценивал возможность изменения его взглядов. В одной из первых телеграмм, отправленных в Вашингтон, я писал:

По меньшей мере в ближайшие несколько лет трудно ожидать кардинального переосмысления Путиным или его вероятными преемниками российских приоритетов. ‹…› Мне могут возразить, что это означает смену парадигмы, так как, согласно новому представлению, партнерство, ранее прочно укорененное в наших отношениях, более невозможно. Действительно, корни подлинного стратегического партнерства всегда были довольно слабыми – и в эпоху радужных ожиданий после окончания холодной войны, и в период непосредственно после событий 11 сентября. Россия слишком велика, слишком горда и слишком стесняется собственной истории, чтобы точно вписаться в «единую и свободную Европу». Ни мы, ни европейцы на самом деле никогда не считали Россию «одной из нас». И когда сегодня русские говорят «наши» (nashi), они тоже не имеют в виду великое Евроатлантическое сообщество.

Что это означает для нас? Прежде всего то, что сегодняшняя Россия является слишком крупным игроком в слишком многих важных областях, и этого игрока невозможно игнорировать. Стремление России к политической модернизации, видимо, будет скорее ослабевать, чем расти; руководство страны не слишком беспокоится о своем имидже и не дает себе труда объяснять свои действия мировому сообществу. Упорное стремление сегодняшней России отстаивать свое влияние в соседних государствах и желание играть роль великой державы за их пределами временами будет создавать серьезные проблемы[93].

Пессимистическая оценка – это, разумеется, еще не стратегия. Моя точка зрения состояла в том, что, если стратегическое партнерство, которое на протяжении 1990-х гг. в основном полностью отвечало стремлениям и Вашингтона, и Москвы, теперь стало невозможно, следовало попытаться наладить партнерские отношения хотя бы в немногих ключевых стратегических областях. Это могло бы поставить наши отношения на более прочные рельсы ограниченного сотрудничества, уравновешивающего неизбежные противоречия.

* * *

Я отдавал себе отчет, что после всех взлетов и падений последних полутора десятилетий стабилизация отношений между Россией и США потребует немало времени и сил. Когда я в последний раз перед отъездом в Москву разговаривал с госсекретарем Райс, она ясно дала понять, что разделяет мой скептицизм, но надеется, что мои усилия принесут плоды. Будучи специалистом по России, Райс была жестко настроена против репрессивной внутренней политики Путина и его стремления расширить российское влияние на постсоветском пространстве, однако соглашалась с тем, что мы должны учиться эффективно работать совместно в определенных областях – в частности, в сфере ядерного разоружения, где Россия и США обладали уникальными возможностями и несли особую ответственность. Обе страны были заинтересованы в обеспечении безопасности переработки и хранения радиоактивных материалов на своей территории и в мире в целом; в нераспространении ядерного оружия, особенно учитывая проблемы, создаваемые Ираном и Северной Кореей, и в усилении контроля и дальнейшем сокращении существующих ядерных арсеналов.

Мы также обсудили общую заинтересованность России и США в увеличении экономической составляющей наших отношений. Американские инвестиции в Россию были очень незначительны, двусторонняя торговля была развита слабо, но в таких областях, как энергетика и освоение космического пространства, открывались широкие перспективы для сотрудничества. Кроме того, Путин возобновил кампанию по вступлению в ВТО. Это требовало заключения двусторонних соглашений с Соединенными Штатами и отмены поправки Джексона – Вэника 1974 г., препятствовавшей развитию торговых отношений с Советским Союзом из-за запрета еврейской эмиграции из СССР. Эта проблема давно была снята, но ограничения, наложенные Конгрессом из-за других аспектов политики России, продолжали действовать. Кроме того, нас по-прежнему беспокоили российские торговые барьеры, ограничивающие ввоз американской сельскохозяйственной продукции, и пиратство в сфере интеллектуальной собственности. Райс согласилась с тем, что имело смысл сделать еще одну попытку наладить сотрудничество в рамках долгосрочного вклада в обеспечение большей открытости и конкурентоспособности российской экономики. Вступление России в ВТО помогло бы укреплению власти закона и созданию модели развития экономической системы, в дальнейшем способной распространиться и на политическую систему. Расширение торговли и наращивание инвестиций придало бы нашим отношениям положительную направленность и послужило мерой предосторожности – в случае, если бы противоречия зашли слишком далеко, обеим странам было бы что терять.

Я указал и на третий приоритет в наших отношениях, а именно на постепенное расширение программ обмена, нацеленных главным образом на приглашение молодых россиян – студентов и предпринимателей – на учебу в США, и создание в России сообщества приблизительно 60 000 выпускников американских учебных заведений. Учитывая туманность перспектив быстрого улучшения отношений между Россией и США, имело смысл продолжать вкладывать капитал в молодое поколение россиян, пробуждая в них заинтересованность в соблюдении прав личности и взаимодействии с остальной частью мира.

Я знал, что любая из этих инициатив легко могла быть свернута как вследствие обострения противоречий из-за разногласий по поводу Украины и Грузии, так и в связи с завинчиванием Кремлем гаек внутри страны. Все должно было решиться в следующее два года. Срок пребывания Путина на посту президента был ограничен, и в 2008 г. он должен был уйти – во всяком случае в соответствии с российской Конституцией. По мере приближения этой даты одержимость российской элиты поисками преемника нарастала, и поэтому было важно сделать все возможное, чтобы закрепить наши отношения задолго до окончания срока Путина.

В течение первых нескольких месяцев моей работы в Москве я много общался с высокопоставленными чиновниками. Одна из важнейших задач, стоящих перед послом, состоит в развитии контактов с самыми разными людьми – только так можно получить максимально полное представление о взглядах различных игроков и их взаимоотношениях. В те годы в России было особенно трудно работать в этом направлении, поскольку многие чиновники относились к американским дипломатам с недоверием, а представители оппозиции находились под постоянным наблюдением и на них оказывалось давление.

После того, как я вручил Путину свои верительные грамоты на тщательно продуманной церемонии в Кремле, он отвел меня в сторону и выразил свое личное уважение к президенту Джорджу Бушу – младшему, а также свое разочарование в американской политике.

– Вы,