здесь, но и в Городе, да. Спасибо тебе за него, брат мой, и пусть Господь упокоит твою душу.

А сейчас стоило бы пойти спать – завтра тяжёлый день. Хотя нет, не спать – я узнаю этот зуд, и ему нельзя противиться!»

Отец Меркурий отправился в церковь и там долго молился и беседовал с Богом. Когда хочешь поговорить с Ним или Он хочет поговорить с тобой, противиться этому нельзя.

* * *

Утро встретило священника привычной рутиной: сначала служить заутреню, потом обедню, потом вечерню, а в промежутке беседовать с прихожанами, наблюдать и делать выводы.

«Что ж, ратники меня поразили – я не ждал от них такой тяги к знаниям. Первое, о чём спросил меня десятник Алексей, когда сыновей на учёбу присылать. Обрати внимание, Макарий, не «можно ли?», а «когда?». Мой предшественник приучил здешний люд к хорошему, воздай ему за благое дело сторицей, Господи.

Но вообще удивительная тяга к знаниям! Обозники тоже спрашивали, можно ли? Ну а ты и согласился, Макарий! И как теперь будешь разгребать последствия своей доброты? Ладно, не поместимся все в доме – поместимся в церкви. Господу угодно благое дело. Лавок только надо будет добыть побольше. Учить – ладно, ты помогал Никодиму, так что как-нибудь справишься, но как быть если учеников будет много? А, Никодим тоже показывал выход – лучшие ученики из старших занимаются с младшими. Но вразуми меня, Господи, где взять столько розог?!

Ладно, оставим пока это в покое. Мужи мужами, но женщины! На первый взгляд обычные: и домовитые, и заполошные, и мечтательные, и мудрые, и с придурью, и наседки, и просто безмозглые куры. И девицы как девицы: ленты, наряды, парни, замуж. Но эти женщины и девицы положили взбунтовавшихся рабов. И удержали стены. Убивали и умирали, как солдаты. А на помощь им шли благородные девицы из училища, организованного матерью моего поднадзорного. Верхом, в броне и с гастафетами, малака! Не гневайся на меня, Господи, но чувства меня переполняют. Амазонки! Интересно, Варвара знает? Илларион нет – он бы не смолчал. Феофан знает, но считает, что девиц учат только женским наукам. Видимо, лохаг Василий ему не всё докладывает. И это хорошо!

Но, прости меня, Господи, я бы очень хотел посмотреть на рожи Иллариона, Варвары и Феофана, когда они узнают, чему ещё тут учат девиц!

Однако будет! Есть ещё одно неотложное дело – несколько человек лежит при смерти. Их надо соборовать. Чем быстрее, тем лучше. До вечерни времени достаточно. Литургию, слава Тебе, Господи, отслужили. Так что самое время озаботиться душами тех, кто по телесной немощи у литургии быть не смог!

И начнём со старосты».

* * *

На подворье ратнинского старосты Аристарха Семёновича Туробоя священника встретили с видимым почётом. Старший сын хозяина был с отцом Меркурием отменно любезен, щедро пожертвовал на церковь и спросил, нельзя ли отслужить панихиду по погибшей матушке. Разумеется, священник не отказал. Панихиду служили в той самой горнице, где боролся или, точнее, не боролся со смертью хозяин дома.

Отца Меркурия во время службы захватило то нечастое даже для священника чувство полного единения с Богом. Всеми фибрами своего существа желал он неизвестной ему женщине спасения и воздаяния за совершённый ею подвиг. Но на её мужа всё же поглядывал. Староста оставался безучастен. Будто бы и не жив вовсе. Похоже, мыслями он был уже там, за кромкой, где ждала его встреча с любимой женой.

Служба закончилась. Отец Меркурий, волоча ноги от внезапно подступившей усталости, подошёл к одру болящего. Обернулся к толпе родственников и как через силу произнёс:

– Выйдите, православные, мне исповедь принять надо.

Родичи старосты, поспешно кланяясь, повалили из горницы. Священник и Аристарх остались одни. Туробой по-прежнему смотрел в потолок. Отец Меркурий присел рядом:

– Мир тебе, сын мой. Я слушаю тебя.

Аристарх не шевелился. Только задышал чуть глубже.

«Как же достучаться до него? Он же не хочет жить. Не хочет оставаться в этом мире. Надо его как-то разозлить, но как? Он же не новобранец и знает, что я сейчас скажу. Сам говорил такое не раз. А ошибиться нельзя… Тут как по жёрдочке над пропастью – оступился и всё! Закроется, и ничем его уже не вытянешь… Уйдёт в смерть. Он же умеет. Все старые солдаты умеют это. Тебя самого чудом вытащил Ослиный Член. Ты ведь тоже сознательно уходил… Что же его заденет? Долг, друзья, дети? Долг – плевать ему сейчас на долг! И на друзей плевать. Дети взрослые, сами о себе позаботятся – ты их видел. Жизнь прожита. Постой, что там говорили прихожанки? Он впал в беспамятство, когда узнал о гибели жены! И с тех пор молчит… Помнишь что Ослиный Член сказал тебе тогда? Может быть, это сработает? Да, наверное! Господи, помоги!»

– Молчишь? Каяться не желаешь? Что ж, бывает… Вот только не могу понять, гордыня это или отчаяние? Оба греха тяжкие, очень тяжкие…

Аристарх молча отвернул голову.

– Значит, отчаяние, – кивнул отец Меркурий. – Не можешь простить себе гибель жены. Не одобряю, но понимаю тебя. Муж и жена – плоть едина. Стеной она для тебя была. Той, которую до последнего вздоха защищаешь. А теперь не стало её. Нечего защищать. Что имеем не храним… Понимаю… Только принять не могу!

– Да что ты понимаешь, монах… – с какой-то нечеловеческой усталостью прошептпл староста. – Тебе-то откуда знать?

«Слава тебе, Господи! Заговорил! На упоминание жены заговорил! Теперь давить и давить. Не останавливаться, не давать ему уйти обратно».

– У твоей жены есть достойная могила, её отпели по-христиански, за неё отомстили, – отец Меркурий возвысил голос. – Живы твои сыновья и внуки. Ты им нужен. А от моей семьи осталась только кучка пепла.

Аристарх молчал.

«Молчит. Но слушает. Слушает!»

– Так что я знаю, – продолжил отец Меркурий. – Знаю даже больше того. Ты спас село, людей, которым служил всю жизнь. Ценой своей крови и смерти жены, но спас. А я не смог спасти свой полк, который после гибели жены и сыновей стал моей семьёй. Они легли там, где я их поставил. Тысяча человек. Некоторые из них знали меня ещё мальчишкой. Другие играли вместе со мной, когда мы едва научились ходить. Для третьих я был крёстным отцом, а они мне были как родные сыновья. С четвёртыми я сражался плечом к плечу. Их больше нет, а я только остался без ноги. Однако я нашёл способ служить. Я – безногий калека.

Аристарх никак не отреагировал.

«Не отвечает, но все же слушает.