– А ты предал её. Сдал без боя. Стена, даже разрушенная, стеной остаётся. И стоять на ней до последнего вздоха надо. За стеной город, храмы, люди. А ты их на поругание отдать решил. В смерть сбежать! Предатель! Нам в последнем моём бою воевода сказал: «Сегодня я не призываю вас умереть во славу базилевса, я приказываю – не смейте умирать, пока не подойдет базилевс, а если умрете, не смейте падать!» Вот что ты должен делать! А ты что делаешь, трус?! Решил дезертировать?! Бежать со стены, бежать от строя, бежать от своей битвы?! Трус! Предатель! Клятвы забыл! Товарищей бросил! Память жены предал! Что ж, беги – покаешься у Господнего престола! Я не отпущу тебе этого греха! Не в моих слабых силах вдохнуть мужество в того, кто изгнал его из своей души. Сейчас я помажу тебя святым елеем, испрошу у Господа исцеления для тебя, а дальше всё в руце его и твоей.

Староста не шевелился.

– Хочешь умирать – умирай. Это не так уж больно и страшно. Только не жди того, что ты будешь с женой. Она приняла мученическую смерть, защищая свой дом, а ты… Трусов в рай не пускают. Никогда. Нигде[93]. Но один раз ты её увидишь! Чтобы она могла плюнуть тебе в глаза! За то, что бросил детей и внуков! За то, что бросил односельчан! Ты же не раз спасал их, когда сотня уходила в поход! На кого теперь их оставишь? Есть тот, кто примет твоё дело, кто сможет его делать? Да тебе-то что, ты же и так мёртвый! Пусть ратники вернутся к головешкам, как вернулся я! Пусть твоя жена увидит, как её дети падут в безнадёжном бою, а внуков поведут на рабский рынок! У нас такого, как ты, не было. Наших жён и детей некому было защитить, а ты своих бросил! Бог тебе судья, бывший воин. Воинский дух ты утратил…

– Ах ты в бога душу, печёнку и селезёнку мать через хомут в поперёк и наискось! – Аристарх даже приподнялся на лавке, глаза его заволокло даже не злобой, а какой-то бездонной, чуждой этому миру тьмой, он попытался цапнуть отца Меркурия, но сил не хватило, и с последними словами чёрной брани староста рухнул обратно, некоторое время лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал, а потом прошептал: – Ну ты и сука…

«Вылез! Рвать готов! Будет жить! Будет! Ну, теперь дожать надо! Даже магией пытался ударить, раз кулаком сил нет. Видал я этот фокус с тьмой в глазах у дервишей – и правда, не зная, обосраться можно! К счастью, дьявол не властен передать своим адептам силу творить сверхъестественное. Рогов и копыт я не вижу, а фокусами меня точно не напугать!»

– Ошибаешься, – зло усмехнулся отец Меркурий. – Я мужского пола и оттого сукой быть не могу. А вот ты трус, что от боя своего бежит, то истина. Только вернуться ещё не поздно. Я могу помочь.

– Иди ты в жопу, – с той же запредельной усталостью, что и в начале разговора, отозвался Аристарх, отворачиваясь к стене, – дай помереть спокойно.

– И закрыться там изнутри? – усмехнулся отец Меркурий. – Не пойду. Там тихо, темно, тепло, но уж очень воняет. А я вонь не люблю. Гамо́то муни́су![94] Гамо́то ко́ло су! Давай, гамо́то палиопаидо, отверни морду от стены, соборовать тебя мне всё равно надо, так что не мешай. Без причастия обойдёшься – знаешь, в чём грешен, но каяться не желаешь, гамо́то муни́су! Так что полежи, подумай, хасиклис, что с твоим родным селом без тебя будет. А я буду делать что могу. А ты беги, заяц! Беги от несделанного дела! Ты хоть знаешь, пу́цос, что ждёт сотню? Что ей предстоит? Какие силы пришли в действие и нацелились на неё? Я знаю мало, но даже мне хочется обосраться от этого знания! А ты, вместо того чтобы спросить, решил сдохнуть! Ста архи́дя му! Беги, прячься в смерть, когда всем нужен!

«Он как будто хрюкнул, или мне показалось?»

– Рожу поверни, я сказал! – отставной хилиарх рассердился по-настоящему. – Какой пример подаёшь? Сам подыхай, раз хочешь, но паству мне не смущай! И семью свою тоже! И покайся перед Ним, пока не поздно, хотя бы в мыслях невысказанных. Быть может, Он сжалится над тобой и призовёт тебя быстро и без мучений, раз уж ты решил бежать от своего боя. Он милосерднее меня и может простить твои грехи. Я буду молить его об этом. И о том, чтобы он добавил тебе разума и мужества, раз ты растерял свои!

Отец Меркурий подошёл к двери, открыл её и возгласил:

– Входите, православные!

«Послушается или нет? Хоть в этом смог я до него достучаться или нет? Господи, спаси его, поверни к жизни! Он здесь нужен, нужен и нужен…»

Священник обернулся и не смог сдержать вздох облегчения – староста всё же послушался и теперь лежал на спине, сложив руки на груди.

«Создатель, благодарю тебя!»

Домочадцы Аристарха заполнили горницу. Отец Меркурий тяжело вздохнул, помолчал, повернулся к ложу старосты и возгласил:

– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков! – после чего осенил болящего крестом.

– Аминь! – нестройно отозвались родственники.

Аристарх молчал. В глазах его вновь была лишь тоска да запредельная усталость. Даже злоба и тьма ушли.

«Господи, спаси и помилуй раба Твоего Аристарха! Вразуми его, Господи! Прости его, ибо он солдат, а ты милостлив к нашему не святому братству! Помоги ему, ибо он отчаялся! Дай ему смысл и надежду!»

Взгляд старосты не изменился ни когда отец Меркурий читал Канон, ни когда читал ектенью, ни когда святил елей, ни когда читал Апостола и Евангелие, ни собственно во время помазания. Аристарх просто смотрел в потолок и отличался от покойника лишь наличием дыхания.

«Господи, но почему? Он ведь из того же теста, что и я, эпарх Кирилл, декарх Георгий, дука Варда Вурц. Он сильный, он может справиться, я чувствую, Господи! Вразуми его, пожалей малых сих, которых он всегда защищал!»

* * *

Обласканный и дополнительно одаренный отец Меркурий вышел с подворья Аристарха и направился к дому десятника Егора.

«Стыдно! За что они меня благодарили? Я же ничего не добился! Бог не услышал меня, Аристарх как лежал, так и лежит, а они всё равно нанесли подношений. И не взять нельзя! Ну серебро не пропадёт и будет пущено на благое дело: нужны книги, иконы, священные сосуды, да и