отец Меркурий бесцеремонно влез в разговор, – мне, как священнику, противно всякое нестроение, и мой долг утишать гибельные страсти. Бунт, конечно, есть бунт, но ведь его ещё не было – твой внук и его люди не нарушили присяги и не покинули твоих знамён. В войске империи такое случалось. И в случае, если требования солдат обоснованы, умные стратиги всегда старались решить дело миром. А правда, уж прости меня, на стороне твоего внука. Ты задумал недостойное, эпарх – убить без суда невиновных в бунте, тех, кто сражался под твоим знаменем! Кто после того поверит тебе и твоему внуку? Я понимаю, что тебя вынуждают закон и обычай…

– А ты умеешь слушать, поп! – зло перебил Корней. – Сам всё знаю. Для того Лёхиным и поручил – чужие они здесь, на них кровь будет, и если Михайла им отомстит, слова никто не скажет.

– Умею, эпарх, – кивнул отец Меркурий. – Но я священник, пастырь и мой долг решить дело по заповедям Божьим. В твоей деснице меч власти, и потому прояви милосердие! Понимаю, что тебя вынуждают поступить так. Назови мне кто, и я смогу убедить их простить врагов своих. За кровь можно взять виру. Я здесь новый человек и оттого беспристрастен. Мне поверят все. В том числе и твой внук.

– Не много на себя берешь, поп? – окрысился Лука.

– Пусть Господь простит тебе эти слова, сказанные в помрачении разума, полусотник. Нет, не много. Я сам бунтовал и сам подавлял бунт, так что знаю, как это делается.

– А с чего тебе мне помогать? – Корней вперился взглядом в отца Меркурия.

– С того, что распря лишь порадует дьявола, а мой долг в том, чтобы он радовался пореже, – священник поднялся с лавки. – Я не лезу в твою власть, эпарх, и не припятствую ей, но и не могу допустить усобицы между христианами. Таков мой долг, и теперь это моё дело. Готов хоть завтра ехать на переговоры к твоему внуку и узнать его условия.

– Во как! А не боишься?

– Боюсь! Грешен и слаб человек, но иначе поступить не могу.

– Корней Агеич, ты чего?! – вскочил с места побледневший Никифор. – Нельзя Михайлу резать! Князь за него не помилует – землю и воду от Ратного оставит! Да я кому хошь то скажу!

– Кхе, вот и я так мыслю, – усмехнулся Корней.

– Да не ты один, Кирюх, – опять прогудел боярин Фёдор. – Небось Егоровы орлы кому надо все уши прожужали уже, как князья твоего Михайлу под хвостом-то облизывали? А, Егор?

– Ну, я им не запрещал, – спокойно отозвался со своего места десятник.

– Кхе! Слушать воеводу! – громыхнул Корней. – Завтра соберу десятников, и ты им, Никешка, всё про Туров и Михайлу поведаешь, а ты, Егор, добавишь. И про то, как князя пленили и княгиню вызволяли тоже. Тебе, отче, никуда завтра ехать не надо. Чую я, завтра-послезавтра придут к тебе в попутчики проситься. И, если я всё правильно понимаю, просителя того ты знаешь – Бурей это. Он у нас, кстати, староста церковный. Не сказали ещё тебе?

«Оп-паньки!»

* * *

Домой отца Меркурия проводили с честью. Несмотря на поздний час и то, что ехать от лисовинского подворья до церкви всего ничего, в сани запрягли лошадь, а на облучок холопа – править. Воевода уселся вместе с гостем, а Лука и Лавр сопровождали дорогого гостя верхами.

«С чего бы такие почести? Так и загордиться недолго. Нет, не мне, Господи, но Церкви твоей! Однако, насколько я знаю, моего предшественника так не чествовали, а если намёки Феофана правдивы, то здешних священников, случалось, похваляли и поперёк хребта толстой палкой. Что же это, я так поразил эпарха Кирилла? Может, и поразил… Только любовью ко мне он вряд ли проникся, и это всё на публику. На тот случай, если меня в тёмном лесу растерзают волки. Не сомневаюсь, в этом случае эпарх Кирилл будет горевать больше других, а все подтвердят, как я был ему дорог… Ну что ж, будем опасаться волков. Хорошо ещё, что тут только волки, а не скорпионы, как в Палатии. Волк со спины не нападает! И возле логова не режет».

Церемонно распрощавшись с провожатыми и благословив их, священник зашёл в своё жилище и наконец-то как следует осмотрел его. Дом ему понравился: достаточно просторно, чисто, протоплено, горят лучины. Юродивая Ульяния, смотревшая за домом, молча хлопнулась на колени и сложила руки лодочкой над головой, прося благословения. Отец Меркурий благословил несчастную, как мог утешил и выпроводил вон.

«Бедняжка… Видимо, мой предшественник был всё же неплохим человеком. Слепому видно, что Ульяния любит его. И пыталась наложить на себя руки из-за любви. Хорошо, что дурёху спасли, не дали навеки погубить и себя, и свою душу. Отец Симеон из Княжьего погоста специально приехал и на три года отлучил её от причастия. Справедливо – грех тягчайший… Но всё равно, как же её жаль – совсем девчушка… И помочь почти нечем. Нет, возвращать её в мир нельзя, не сможет она там. Пусть годик поживёт тут, под моим присмотром, благо Бурей подарил церкви лачугу, в которой она и ютится, а там, если чуда не случится, отправим её к Варваре – замаливать грехи. Так будет лучше для всех. Думаю, Илларион не откажет мне в такой маленькой слабости».

Священник откинул занавес и прошёл за загородку, отделявшую спальный кут от собственно избы. Спальная лавка, чисто выскобленный стол, деревянные расписные подсвечники на нём, в углу теплится у икон лампада. Полка, на полке несколько книг: Молитвослов, Евангелие, Деяния Апостолов, Симеон Новый Богослов, Иоанн Златоуст. Возле лавки сундук, а в сундуке немного одежды, ещё несколько книг и списков и шахматы. Да ещё чистый пергамент. Вот и всё.

Отец Меркурий достал шахматы, расставил фигуры на доске и задумался.

«Да, брат мой во Христе, жил ты по апостольским заветам, не как иные прочие. Уважаю! Не прав был насчёт тебя Илларион. Вернее, не совсем прав… Ты искренне хотел выстроить общество по апостольским заветам. Без несправедливости и насилия, как сказано в Нагорной Проповеди. Увы, этот мир несовершенен…

Однако где же твоя знаменитая библиотека? Нет, конечно, полтора десятка томов – для частного лица это очень много, ты, наверное, тратил на книги всё серебро, что посылал тебе Господь, но среди них нет ничего, что объясняло бы такие знания моего поднадзорного. Хотя если бы он прочитал только то, что лежит у тебя в сундуке и стоит на полке, то уже выделялся бы не только