– Китти, я готова, – подала голос Левина, стоя за мольбертом. Жестом она велела Кэтрин сесть на скамеечку у окна.

Кэтрин изящно села, улыбаясь, надула губки, захлопала ресницами и в шутку высунула язык. Ученик Левины не сводил с нее взгляда; поняв, что я заметила это, он покраснел, как свекла. Потом он зашел за спину Левины и притворился, что занят – стал раскладывать пигменты по цветам, от светлых к темным.

– Боюсь, ее величеству не понравится портрет с высунутым языком, – заметила Левина, но заулыбалась. Радость Кэтрин оказалась заразительной. Особенно мне было приятно, что она так быстро исцелила разбитое сердце, и я догадалась: такая веселость – признак того, что ее желание каким-то образом исполнилось.

Левина поправила рюши на платье Кэтрин и с улыбкой заправила волосы ей под чепец. На шее у сестры какая-то цепочка.

– Что это у вас? – спросила она, доставая что-то из-под корсажа Кэтрин. Я не видела, что там, но любопытство на лице Левины оказалось заразительным.

– Ничего! – резко ответила Кэтрин, убирая цепочку под платье.

Пока Левина рисовала, я наблюдала за всеми, кто входит и выходит. Начали собираться придворные, созванные на вступление в должность Дадли; приемный зал заполнялся группками нарядных людей. Они разговаривали, играли в карты или в кости, делали слишком крупные для себя ставки, сплетничали, оценивали друг друга.

Мимо прошел курьер с синими от холода губами; у входа во внутренние покои королевы его остановила охрана.

– Важные новости из Франции! – объявил курьер, показывая письмо; один охранник покосился на него и кивнул своему спутнику. К ним подошла леди Ноллис; прочитав письмо, она поманила курьера за собой.

– Как по-вашему, что там? – спросила я.

– Вести из Франции. Может быть, Мария Стюарт снова оскорбила королеву, – предположила Леттис. – Я спрошу матушку, когда она вернется.

Закончив рисовать Кэтрин, Левина подозвала меня. Я сидела тихо и смотрела, как проворно движутся ее пальцы. Через какое-то время она закончила сеанс и, подойдя ко мне, показала, что получилось. Я удивилась – обычно Левина не показывала позирующим неоконченную работу. Мое лицо она изобразила на фоне цвета морской волны; и хотя в портрете недоставало последних штрихов, это, безусловно, была я, то самое лицо, какое я иногда вижу в зеркале сестры. Я узнала свои круглые карие глаза, высокий лоб, поджатые губы сердечком, платье с высоким воротом с рукавами-фонариками. Вместе с тем я понимаю, что на миниатюре вовсе не я, потому что девушке, изображенной Левиной, не хватает моей настоящей фигуры: искривленной спины, горба, короткой шеи. Я вопросительно посмотрела на Левину, вспоминая, как она рисовала меня в одной сорочке. Кажется, с тех пор прошла целая вечность!

– Знаю, знаю, – сказала она. – Королева попросила миниатюру именно в таком виде. Извините.

Я задумываюсь, как королева могла изложить свои пожелания: «Пусть она выглядит нормальной, мистрис Теерлинк»?

– Я знаю, здесь все мы должны поступать, как нам велят. – Произнеся последние слова вслух, я с новой силой затосковала по свободе. Я позировала, а Левина молча рисовала. Высокий накрахмаленный воротник натирал мне щеки. Мальчик что-то набрасывал, скорее всего, кого-то из фрейлин – он то и дело косился на них.

Двери внутренних покоев открылись, Леттис тут же вскочила на ноги и поспешила к матери. Курьер сжимал в руках кошель, полный монет, – должно быть, привезенная им весть порадовала королеву. Леттис плавно вернулась к нам, села у окна, рассеянно повертела на пальце обручальное кольцо.

– Что там? – не выдержала Юнона.

– Король Франции умер, – объявила Леттис.

Мы молчали; я пыталась понять, хорошо это для Англии или плохо, решила, что все-таки хорошо, потому что теперь Мария Стюарт – больше не королева Франции. Во всяком случае, это хорошо для нашей королевы. Я хорошо помнила, как она отнеслась к известию о том, что муж Марии Стюарт заболел.

– Недолго живут французские короли, – с характерным для нее легкомыслием заметила Кэтрин. – Ему было всего шестнадцать. А брату сколько?

– Молодому королю десять, – ответила Леттис. – Его зовут Карл. Кроме того, меня просили передать, что завтра королева отправится на охоту в Элтем. Она хочет, чтобы все мы поехали.

– Даже я? – спросила я.

– Особенно вы. Матушка особенно это подчеркнула.

Я заметила, что Юнона и моя сестра переглянулись; их взгляды встретились совсем ненадолго, но меня что-то смутило, и позже я собиралась спросить об этом Кэтрин. Потом вошел лорд-камергер, и мы поспешили в большой зал, где должна пройти церемония посвящения Дадли. Сам Дадли разодет как павлин; один из его слуг нес за ним горностаевую накидку и тиару, а также остальные символы графского титула. Он встал на колени перед королевой. На лице у Елизаветы было странно веселое выражение, как будто все происходящее – игра. Стоящий наискосок от них Сесил, наоборот, выглядел так, словно только что выпил фляжку прокисшего пива; его приближенные были одеты в черное.

Дадли начал речь, но я его не слушала, потому что Кэтрин начала раскачиваться вперед-назад, схватилась за щеку и застонала. Я зашептала Лиззи Мэнсфилд, которая стоит между нами, попросила ее выяснить, что произошло, но она продолжала глазеть перед собой, как будто меня вовсе нет. И вдруг, к моему ужасу, Кэтрин упала на пол. Я бросилась к ней на помощь, за мной – Юнона и Леттис; одна приподняла ей голову, вторая гладила по щеке, шепча:

– Китти, Китти, что у тебя болит?

Но Кэтрин потеряла сознание. Дадли монотонно продолжал; очевидно, он ничего не видел вокруг себя.

Королева обернулась к мистрис Сент-Лоу, кивком веля ей выяснить, в чем дело. Мистрис Сент-Лоу тихо подозвала к себе пажа; тот подхватил Кэтрин на руки и вынес из зала. Юноне велели сопровождать подругу; еще одного пажа послали за врачом. Все произошло так быстро, что люди, стоящие на другой стороне зала, не успели ничего заметить. Я старалась привлечь к себе внимание Левины, но она стояла далеко от меня и сосредоточенно рисовала происходящее. Я уже собиралась спросить у мистрис Сент-Лоу, можно ли мне тоже уйти, но она вернулась на свое место, и церемония продолжалась, как будто ничего не случилось. Я ужасно заволновалась из-за сестры.

Когда Дадли, который все это время стоял на коленях, закончил свою речь, королева встала и подошла к нему. Она попросила, чтобы ей подали бумаги. Она взяла их большим и указательным пальцами и встряхнула, как будто боялась, что чернила еще не просохли и испачкают ей платье. Ее печать висела на ленте, почти касаясь запрокинутого лица Дадли.

– Сесил, дайте ваш перочинный нож.

Сесил засеменил к королеве, доставая небольшой ножик.

– Ваше величество, – с озабоченным видом произнес он, – неужели ваши перья не заточили? Я обо всем позабочусь.

– Дайте нож, – повторила Елизавета. Сесил протянул ей нож и попятился, окидывая взглядом Дадли и королеву, с документами в левой руке и ножом в правой.