Как навязчивая мелодия, в ритм февральской метели шуршащей по заснеженному полю, вертятся у меня в голове блоковские строчки: «…разыгралась что-то вьюга, ай вьюга, ай вьюга, не видать совсем друг друга за четыре за шага…». Я готовлюсь к первому моему кадру в фильме Леонида Быкова «Аты-баты, шли солдаты…» и должен сказать сейчас совсем другие слова…

В морозном воздухе пронзительно застывали звуки марша «Прощание славянки», который играл духовой деревенский оркестр: кларнет, баритон, бас-труба и турецкий барабан. Не суетится массовка, готовы все службы к съемке, собранные на окраине небольшой деревушки в Подмосковье, где остановилась наша съемочная группа. В четырех шагах от меня на холмике, заметенном снегом, за оградой, стоит обелиск, там похоронен мой отец в братской могиле.

Сейчас я открою калитку, ступлю в глубокий снег, медленно сниму военную фуражку и скажу: «Здравствуй, батя!..» Тут я не один: мы, сыновья и дочери наших молодых отцов, погибших здесь в далеком сорок четвертом году, приехали сюда в годовщину боя, на станцию Подбедня, чтобы почтить их память.

Но я никак не могу собраться, отогнать эти блоковские слова, кружащиеся снежинками вокруг меня. Вот сейчас помощник режиссера хлопнет дощечкой, объявят номер дубля, и я войду в кадр.

Леонид Быков сидит рядом, ждет моей готовности. Я молча благодарен ему, что он дает мне возможность сосредоточиться, проникнуться этими щемящими до боли, грустными и ясными звуками марша. Вспомнить свое далекое военное детство: бесконечные бомбежки, слезы и страх перепуганных насмерть, таких же, как я, детишек в тесном и душном бомбоубежище. Кочующих погорельцев по дымной дороге, от запада к востоку, и длинные-длинные дни и ночи долгой оккупации в темной белорусской деревушке Добрынь. Все это глубоко запало в мою память, нужно только вспомнить, воскресить…

Леонид Федорович внимательно смотрит на меня, глаза его, всегда мягкие и грустные, сейчас пытливы и властны, они ждут ответа. Молча киваю головой, тихо звучит его глухой голос: «Начали… Мотор!» Оборвалась музыка. Во внезапной тишине слышу знакомый волнующий стрекот кинокамеры. Еще маленькая пауза – и я шагнул к калитке в свой первый дубль, навстречу новой роли Константина Святкина в фильме «Аты-баты, шли солдаты…».

Когда я вспоминаю Быкова, меня не покидает ощущение, что он жив, что он где-то рядом. Мне кажется, я вижу его небольшую стройную фигуру, идущую по длинным коридорам студии. Вот он сидит на ступеньках и о чем-то говорит со мной тихим, ласковым голосом, и в его печальных глазах сейчас вспыхнут лучики мягкого юмора, сбегутся морщинки венчиком, и весь он засветится добротой и сердечностью. Доброта… Пожалуй, это было главной чертой в его характере. Прекрасное, емкое слово – доброта! Как подчас нам не хватает доброты друг к другу, внимания, чуткости, бескорыстия!»

Съемки того же эпизода вспоминала и Наталия Наум: «Работая с Леонидом Федоровичем в фильме «Аты-баты, шли солдаты…», я с огромным вниманием присматривалась к его методу работы с актерами, к его беспредельно уважительному отношению. Он работал с той требовательностью к себе, которая исключает нерешительность, колебания, дезориентирующие исполнителей ролей и всех, кто сталкивался в работе с режиссером-постановщиком…

Мне посчастливилось в этом фильме сыграть небольшую роль, но какое наслаждение принесла она мне! Съемки у обелиска. Звучит песня «День Победы» – для настроения актеров, для создания соответствующей атмосферы. Перед командой «Мотор!» Леонид Федорович сам произнес слова одного из сыновей, отец которого похоронен под обелиском. Он так произнес эти слова, что мы перестали быть актерами, мы стали детьми отцов, отдавших свою жизнь за нашу жизнь…

Воздействие Леонида Быкова как режиссера, актера и человека было магическим, огромным».

Другая участница этих съемок, Евгения Уралова, сыгравшая в фильме дочь Кимки и Суслина, рассказала мне такую историю: «Воспоминания о Леониде Быкове почему-то всегда вызывают у меня слезы, отчего – не знаю… Наша первая встреча произошла, когда я в студенческие годы за три рубля в день подрабатывала в массовке и случайно оказалась на съемках «Зайчика». Снималась сцена на берегу в открытом ресторанчике. Меня поразило тогда, что Быков подошел к каждому из массовки и объяснил, что за сцена снимается. К тому времени у меня уже был опыт работы в массовке, и я привыкла, что на нас никто не обращает внимания. Больше я с Быковым не встречалась и видела его только в кино. Меня очень тронули его «Старики»… Когда он задумал «Аты-баты, шли солдаты…», неожиданно пригласил меня на пробы. Позвонила ассистентка Быкова и сказала, что меня вызывают в Киев. Я отказалась. Потом после очередного спектакля мне передали, что внизу меня кто-то ждет. Это был Быков, который специально пришел пригласить меня на пробы. Пришлось вновь отказываться, объясняя это тем, что не люблю войну и не хочу сниматься в подобных фильмах, к тому же, у меня маленький ребенок. Быков был непреклонен: «Евгения Владимировна, я вас прошу, приезжайте, пожалуйста, мы немного снимемся для начальника». Он так меня уговаривал, что отказаться было невозможно…

После этого мы долго созванивались с ассистенткой. Когда я приехала, меня встретили на машине, потом заехали за Быковым, и мы поехали вместе на студию. Мне дали текст. Это был монолог за столом. Я оказалась перед камерой, за которой рядом с оператором стоял и Быков. Он смотрел на меня с такой мольбой, с такой поддержкой… Я прочитала свой монолог и увидела, что Быков плачет… Потом он подошел ко мне, поблагодарил и сказал: «Не отказывайтесь, я вас очень прошу».

И вот мы приехали на съемки под Загорск. Меня потрясли его обтрескавшиеся от мороза, почерневшие лицо и руки, и такие несчастные глаза… В то время Озеров снимал свою эпопею, и вся военная техника была отдана ему, потом еще приключился брак с пленкой… Артисты хоть как-то грелись, что-то выпивали, а Быков и этого позволить себе не мог. Так хотелось ему хоть чем-то помочь. Ему было очень тяжело – то не дают павильон, то нет техники. Он даже заболел. Жаль, что эта работа досталась такой большой кровью.

Потом, когда были съемки в Киеве в павильоне, у меня случилось воспаление среднего уха, Быков, заметив, что я все время держусь за него, предложил намотать что-нибудь на голову, чтобы ухо было в тепле. Быков всем сострадал, переживал, если что-то не получалось… В сцене у могилы, когда звучит песня, было холодно. Все смеялись, грелись… Начинаем снимать, а у артистов веселые глаза. И тогда я предложила Быкову: «А давайте, не включайте музыку, спойте сами…» И он это подхватил. И спел за камерой так, что всем стало стыдно, и все получилось, как нужно. Такая вот была отдача. Быков был замечательным партнером, режиссером. У меня он вызвал абсолютное доверие. Он знал каждую сцену, каждого персонажа, он как бы через себя пропускал, прочувствовал за всех, знал и понимал, что происходит. И как я могла сомневаться? Я же могла пропустить этот фильм и работу с таким человеком!»

Как видим, все актеры, несмотря на трудности, с удовольствием и благодарностью снимались у Леонида Федоровича. Они понимали – судьба предоставила им редкий шанс встречи с замечательным мастером. Исполнительница роли Кимки Елена Шанина вспоминала: «Фильм снимался в такое время, когда все лучшее в кино и театре как раз было сделано в рамках военной темы. Здесь можно было, не касаясь политики, остаться человеком. В картине у меня была роль о любви, которая обречена на смерть. А о таком материале каждая актриса мечтает! Надо сказать, что Леонид Быков был невероятно терпелив ко мне. Снимали мы в поле, зимой, в страшные холода. Никаких комфортных условий, разумеется, не предполагалось. Поэтому все жутко обморозились. Но любые неудобства покрывала особенная творческая атмосфера. У актеров было такое ощущение, что все вокруг создается только для них. Мы все были просто одержимы нашей работой».