Я улыбаюсь, наклоняю голову, но втайне желаю, чтобы Бриджит уехала или забеременела и ее отослали прочь. Она сказала мне, что однажды король признался, что любит ее, хотя и произнес это, прежде чем кончил, а мужчины часто что-то такое говорят в момент экстаза. Я думаю, что она занимается чем-то омерзительно грязным с королем, а он предпочитает сейчас именно это, вместо того, что обычно естественно происходит между мужчиной и женщиной.

– Берегись сестры, – шепчет Катрин, ее рыжие волосы рассыпаны по плечам. Раньше ее обязательно сожгли бы на костре, как ведьму; мама всегда говорила, что рыжий – это цвет лобковых волос дьявола. – Когда-то король страстно любил графиню де Винтимиль. А она была сестрой графини де Майи, и эта Винтимиль была страшной, как смертный грех. Как и твоя сестра. Я узнала это от проверенных людей: друг дядюшки моей кузины служил у ее мужа.

Боль нестерпимая. Но все напрасно. Ребенок умер. Мне говорят, что родилась девочка. Я оплакиваю ее смерть и пустоту в своем сердце.

Я могла бы стать матерью королевского младенца.

Меня приезжает навестить мама, качает головой, глядя на мои слезы. Готовит мне терпкий чай из листьев, горький и приправленный имбирем. Садится на мою постель, напряженно всматривается в мое лицо.

– Я потеряла четверых, – хриплым голосом говорит она. – Такова жизнь. Нет, твоего жалко больше. Мои были безымянными недоразумениями, которых даже не было времени крестить, а твоя малышка могла бы стать дочерью короля. Не сын, конечно, но все же – великая честь, которая бы обеспечила тебя – всех нас – на всю жизнь. Да ладно, будут еще дети. И помни, не показывай королю своего горя, когда он придет. От женских слез мужчины размякают.

Я смотрю на нее, охваченная горем. Комната набита розами, присланными из дворца, невозможно дышать из-за их удушливого аромата. Я опять начинаю плакать по тому, что утратила, о том, что могло бы быть.

Мама ахает, убирает волосы с моего лица, выдавливает прыщик на подбородке.

– Я оставлю тебе эту настойку из уксуса и глины. Начиная со следующей недели каждый день принимай ванну, она все подсушит, и ты опять будешь красивой и подтянутой. Ты должна слушать мои советы, потому что никто не захочет любить неряху, правда?

– Конечно, матушка, – мрачно отвечаю я.

От чая меня начинает мутить – запах имбиря перемешался с тяжелым ароматом роз в маленькой душной комнатке. Я хочу, чтобы она ушла, оставила меня наедине со своими мыслями и горем; мне хочется подумать о своей доченьке, представить себе ее жизнь на небесах.

Но мать усаживается поудобнее и развлекает меня новостями из Парижа, рассказывает о моих сестрах: о недавней смерти шевалье де Лонге, очередного приятеля Маргариты (иногда мне кажется, что сестру мою прокляли: ее воздыхатели мрут, как мухи зимой); о недавнем триумфе Магдалены с директором французской комедии; о новом начальнике полиции у них в округе, который не такой сговорчивый, как был предыдущий. Она просит показать мои драгоценности и наряды и с жадностью их рассматривает. Она прячет в карман гребень для волос с рубином, уверяя, что мне еще подарят, а дома очень нужны деньги.

– И не забудь вдобавок к тому дому на улице Сент-Апполин попросить себе титул. Сущий пустяк, несомненно, это можно устроить, – наставляет она, целует меня в лоб, и мы наконец прощаемся.

Приходит король, целует меня – он сама нежность. Я плачу, потому что мне его очень не хватало и потому что ребенок умер, но, кажется, он совсем не против моих слез. Он обещает подарить другой гребень вместо того, который забрала моя мама, и уверяет, что все, что я ни попрошу для своей семьи, будет исполнено. Похоже, его совершенно не расстроила смерть ребенка, наверное, у него и так слишком много дочерей.

Пару недель спустя меня вызывают в Версаль, где мы вместе обедаем, только вдвоем. Мы занимаемся любовью, он признается, что как никогда доволен мной и все так же меня любит, говорит, что скучал по мне так сильно, что даже представить себе не мог. Я блаженствую, купаясь в любви, и все тревоги и печаль минувших месяцев развеиваются от его прикосновений. И я понимаю, что я тоже сильно по нему скучала, по-настоящему скучала.

Несмотря на ласковые слова, король какой-то грустный. Он признается, что ему не хочется разговаривать, но когда мужчина такое говорит, это часто означает противоположное. Я уговариваю его поведать мне свои тревоги.

– Все дело в маркизе, маркизе де Помпадур, – вздыхает он. – Моем добром друге.

– Я знаю, кто она, – негромко отвечаю я. Вся Франция знает, кто она, наверное, уже весь мир знает. Я не рассказала королю о визите маркизы в Фонтенбло.

– Да-да, конечно, знаешь. Она прекрасная женщина. Бедняжка… ее маленькая дочь умерла. Умерла в Париже. Можешь себе представить, как она раздавлена. – Лицо короля мрачнее тучи от скорби. – Бедняжка, – вновь повторяет он. – А малышка была очень милой… не такая красавица, как ее мать, но довольно симпатичная. Фанфан… она зовет… звала ее… Фанфан.

Что ж, между нами много общего, но я понимаю, что тут кроется и отличие. Как сказала моя мама, жизнь младенцев в этом мире быстротечна. Но дочери маркизы было почти десять лет. Чуть моложе меня.