Повисает молчание, я поджимаю пальцы на ногах и вся дрожу.

– Если вы нам все расскажете, вас ждет хорошее приданое и повышение для супруга. Несмотря на все случившееся, король желает быть великодушным – ради вас и вашего ребенка.

– Какого ребенка? – недоуменно спрашиваю я. – Мой ребенок умер в родах.

– Да, мальчик умер, умер.

– Мальчик? Но мне сказали, что родилась девочка.

Беррье задерживает свой взгляд на секунду дольше, потом моргает.

– Прошу прощения, мадемуазель, что я не знаю всех подробностей вашей связи. Вы должны сами понимать, что есть множество важных дел, требующих нашего участия.

Мне кажется, он беснуется, как часто поступают мужчины, когда их ловят на горячем. Как странно! Но мысль тут же ускользает, и я сосредоточиваюсь на будущем, которое он мне предлагает, будущем, которое сверкает передо мной подобно тому, как сверкают пуговицы с красными рубинами на мягком сером сюртуке.

– А теперь раскройте все подробности заговора, в котором вы, бедное дитя, стали невольной участницей, – повторяет Беррье. Взгляд его пронизывающий – птичка попалась: он видит, что его предложение – именно то, чего я хочу.

Я вспоминаю обвисшие щеки графини, ее пренебрежение и ложь. Я выйду замуж, тоже буду графиней – сказка станет былью. Быть может, со мной поедет и Роза, тогда и ее сказка сбудется.

Прощай, графиня.

Герцогиня де Помпадур

1755 год

Я сижу, пишу и размышляю, а за окном – дождь. Сейчас весь мир плачет, по крайней мере для меня. Все серое и уродливое. Все мои мечты и надежды разбились со смертью моей дочери. Я, как всегда, прячу эмоции, но внутри у меня такой же холод и слякоть, как за окном. Моя вторая большая потеря в жизни. Воспаление аппендикса, я даже не успела приехать, прижать ее к себе в последний раз. Я ищу хоть какое-то утешение в часовне, и хотя я обращаюсь к Господу с пылом, который раньше не проявляла, внутри тоненький голосок, от которого нельзя отмахнуться, шепчет: «Слишком юная, слишком поздно».

Почти сразу после смерти дочери я подумывала о том, чтобы вернуться в монастырь. На самом деле проявление слабости, потому что я никогда не смогу быть счастлива вдали от Луи, от своей жизни в Версале. Честолюбие – величайшая мука, и я понимаю, что не только моя любовь к Луи держит меня здесь.

Поэтому я остаюсь, и временами мне кажется, что меня осаждают со всех сторон. Все эти необразованные девицы должны были стать моим избавлением, спасением, но я недооценила власть юных дев над стареющим мужчиной. После того как эту малолетнюю проститутку изгнали, я хотела, чтобы Луи пообещал мне, что в будущем они будут оставаться в городе и никогда, никогда больше не переступят порог замка, в прямом и переносном смысле. Он избегал моих осторожных увещеваний, и я понимаю, что я прошу от него то, что он не может или не хочет дать. С годами он становится более замкнутым, прячется за маской вины, когда ищет все более и более непристойных развлечений.

На сей раз, по крайней мере, все хорошо закончилось. А еще вскрылось то, что я и так долго подозревала: даже самым близким людям нельзя доверять. Видимо, друзей не бывает, а у меня их, вероятно, никогда и не было. Два куска коралла – на одном «О’М», на втором «Э» – Элизабет получила lettre de cachet – оказываются на дне аквариума с рыбками.

Друзья становятся врагами, а враги – друзьями. Повсюду. Мы работаем над новым союзом с Австрией, давним, непримиримым врагом Франции. Вместе мы встанем против Пруссии и ее все укрепляющейся дружбы с Англией. Этот новый союз нам весьма кстати: британская агрессия на наши колонии в Северной Америке и Африке все возрастает, а Пруссия продолжает размахивать саблями на севере Европы. Боюсь, что очередной войны не избежать.

Переговоры ведутся в абсолютной тайне: в них принимают участие только мы с Луи, Берни в Венеции и Стенвиль в Риме. Это так возбуждает, когда не посвящаешь в свои планы даже самых влиятельных министров, включая Аржансона, держишь их в неведении. Мы общаемся напрямую с императрицей Марией-Терезой в Вене; она пишет мне письма и называет кузиной.

Иногда я вспоминаю то время, много-много лет назад, когда я озвучила свою первую политическую просьбу – избавиться от Орри. А теперь я ищу способ, как перекроить карту Европы, если не всего мира.

Ах, если бы только эти глупые девки оставили меня в покое!

– Ох, как мне скучно! Так скучно, скучно, скучно! – Я с размаху сажусь на диван, протягиваю руки в мольбе, мягкие подушки не дают мне упасть.

– Марианна де Майи! – резче, чем обычно, укоряет меня матушка. – Убери ноги с дивана.

Я полуоборачиваюсь.

– Но мне скучно! – опять начинаю скулить я. – Что же мне делать?

– Быть может, тебе и скучно, но от этого ты не перестаешь быть дамой, – решительно произносит матушка.

Я соскальзываю с дивана и головой практически касаюсь пола.

– Убери ноги! Я вижу подошвы твоих тапочек. Они грязные.

– Только потому, что у меня всего две пары, – бормочу я, сажусь и откидываю голову назад. Я изучаю потолок: даже ангелы кажутся скучными. – Я умираю, просто умираю от скуки.

Моя сестра Таисия говорит мне, чтобы я не преувеличивала, и опять погружается в вышивание. Наша мать, женщина сдержанная и утонченная, временами говорит: трудно поверить, что я ее дочь, и удивительно, как из одного монастыря вышли две настолько разные сестры.

– Почему бы тебе не помочь мне и Таисии с подушечками? – говорит мама, хотя она прекрасно знает, что я терпеть не могу шить. – Я обещала дофине, что по крайней мере две будут готовы ко Дню святителя Иринея![17]

– Не-е-е-е-ет, – продолжаю стенать я. – Ты же знаешь, что я не люблю шить. Ох! Как бы мне хотелось прислуживать дофине или даже кому-то из принцесс. Тогда, во всяком случае, я не маялась бы от скуки. А сейчас я – никто! Никто!

Таисия фыркает:

– Могу заверить тебя, дорогая сестрица, что быть придворной дамой у мадам Аделаиды – это и есть воплощение скуки. Даже матушка, как известно, жалуется, когда прислуживает дофине.

– Но тебе, во всяком случае, есть чем заняться. Можно подружиться с другими дамами, жить поближе к королевской семье, первой проходить и садиться, иметь покои в Версале. Ах! Почему жизнь так несправедлива! – Я беру лежащую на столике книгу, но, вздрогнув, отбрасываю ее: «Трактат об отношении к парламентским договорам».