Я смотрела на этих измученных суровой жизнью родных моих женщин, еле сдерживая желание самой разрыдаться. Но нужно, наконец, сказать им всю правду. Они стояли передо мной, как сестры-близнецы, в одинаковых ночных рубашках, сгорбленные, седые, давно желающие, чтобы их внучка и дочь обрела желанное всеми женщинами счастье. Я это читала в их глазах. Они ведь все сделали для этого. Своими жизнями пожертвовали ради нас с Алкой. Только вот для нас счастья на этой земле пока не находится. Они думают, что мы с Алкой капризные, сами не знаем, чего хотим. Бедные мои, да разве мы откажемся от этого мифического счастья, если встретим его на своем пути. И ничего из себя не воображаем, как они думают. Просто не можем мириться с наглостью и ложью, такими вот уродились и вами же воспитались. В вас мы пошли, госпожи Приходченко.

Я остановилась, меня начал бить нервный озноб, глубоко вздохнула и сказала: хотите правды – слушайте:

– Мы с Димкой прикатили туда к двум часам. О, Оленька приехала! С вас тост за молодых. Пирог очень вкусный. Этим пирогом и подавилась, чуть зуб не сломала. Они внутрь его монету, пятнадцать копеек, упрятали, я и надкусила. Теперь к врачу придется пойти. Говорят, хорошая примета, замуж скоро выйду.

Лица моих измученных болезнями старушек просветлели.

– Ну и? – обе в один голос с надеждой.

– Ну и ничего. Для меня жениха припасли Володеньку, любовника жены старпома, того, что настоящий отец старпомовской дочки. Мои родные, очень прошу, успокойтесь и не сватайте меня за разных подонков. Сама в своей жизни разберусь, не маленькая. Нине Васильевне больше нечего делать в нашем доме. Найду для вас другую медсестру. Бабуля, не вздумай эту тварь тайно приглашать. Все. На сегодня хватит, завтра буду отсыпаться, рано не будите.

Уснуть долго я не могла. Мутило, несколько раз пришлось стоять на коленках, обнимая унитаз. Трещала безумно голова. Закутавшись в плед, я сидела на балконе, курила и представляла, как в том же дворе на Ближних мельницах, в этих задрипанных хибарках несколько лет назад тоже гуляли свадьбу, женихом был старпом, а невестой Светка с пузом. А я, наивная дуреха, горевала от разлуки, вот так же сидела на балконе и тянула сигарету за сигаретой.

Неужели на всем белом свете нет достойного мужчины, который меня по-настоящему полюбит? Все мои подружки до единой повыскакивали замуж, родили детей, Лилька Гуревич вон даже в далекой Австралии. Выйти замуж для приличия, а потом разойтись? Кому нужны эти приличия? Хоть завтра могу за Юру Воронюка – главный инженер треста, всем нравится, старше меня на двенадцать лет, представительный мужчина. Десять лет как сватается. Каждые полгода яки ясно солнышко появляется на горизонте, один вопрос: созрела, барышня? Со всеми праздниками поздравляет. Обещает, как распишемся, уедем за границу, строить очередной Асуанский канал, или на стройку социализма с коммунизмом, их много развернулось от Одессы до Дальнего Востока, выбирай любую. Тоже, наверное, страдает, но помочь не могу. Не люблю. Нет, я на это не пойду. Я сама любить хочу. Тяжело ждать, устала, но я надеюсь дождаться.

Уже светает. Небо заволокло облаками, с моря нанесло. Пошел дождь, запозднившийся нудный дождь. Еще одна долгая впереди осень, там потом пожалует и непредсказуемая зима – то теплынь, то весь город во льду и сугробах. Где же, милая Одесса, твои почти триста солнечных дней? Почему мне достаются только пасмурные? А вообще-то, осень, я не могу быть на тебя в обиде. Все мои чувства раскрываются, любови случаются как раз осенью, а не весной, как у других. Только вот печальны они, как и ты, очей очарованье. Осень с зимой – два времени года для меня – тоска и одиночество, и неприятна мне твоя прощальная краса. Но против природы, как и против погоды, не попрешь. Ладно, еще поживем, как Есенин писал: «Коль нет цветов среди зимы, так и грустить о них не надо». Раз не надо, так и не будем. Беленький талантливый юноша-красавчик, – тебе тоже не много счастья в жизни досталось, да и самой жизни так мало. Может, люди счастливы другим? Талантом, например! А здесь нет ничего: ни талантов, ни поклонников, и счастье только в мечтах. Зато какие мечты!

Сегодня я вернулась домой, как всегда, поздно. Бабушка, ухаживая за мной на кухне, поставила бокал и стала наливать в него сухого вина.

– Баб, это в честь чего? Какой волк в лесу сдох?

– Дядя Жора умер, Ленька приехал, сообщил. Помяни. Я тоже пригубила. Как он, бедняга, столько лет протянул без ног? Дедушка вроде здоровее был, а как рано умер. А Жорка столько протянул.

– Баб, он что, с дедом воевал вместе?

– С чего ты взяла?

– Ну, они так дружили, сколько ему лет было?

– Да дед к нему как к сыну относился. Ты маленькой была, не помнишь.

– Все я помню. Мы с Лидкой Григорьевой деда караулили, когда он к Жорке ходил. Ты же сама нас посылала за ним присматривать. Что, забыла? А я нет. Бабуля, а это правда, что у Жорки ребенок родился… от молчуньи монашенки?

– Что усмехаешься? Ленка жизнь ему новую подарила. Что вы теперь знаете? Вам счастливое время досталось, не цените вы его.

На бабулю, видимо, вино подействовало, и она стала вспоминать, как Лену, когда девочкой была, мама послала утром за водой. В Гражданскую это было, с утра вроде тихо было, не стреляли. Всего ей пройти было совсем ничего. Домой она не вернулась. Только через два дня Лену нашли, когда отбили их улицу, уже и не поймешь от кого. Красные, белые, желтые – все перемешалось. Это в Москве не знали о Гражданской и в Питере. А здесь, в Одессе… Страшно даже вспоминать. Одни бандиты сменяли других, что хотели, то и творили, как сбесились – ничего святого. Леночка выжила, уже после этой войны уговорили ее спасти безногого Жорку.

– Никто тогда и представить не мог, что из этой затеи, брачная авантюра ведь, такой преданный союз получится. Жорка пить перестал, и она ожила, уже не была молчуньей затворницей, как ее называли. А пацанчик когда у них родился, то просто ангелочек. Жорка же красивый, да и Ленка очень миленькая. Хорошую жизнь прожили. Как теперь она одна будет?

– А ребенку, бабуля, сколько?

– В армию только пошел. Не знаю, отпустят ли на похороны. Олька, ты там, может, на поминки что-нибудь подкинешь?

Так, начинается. Сначала бабка всегда душещипательную историю выдаст, а потом мне приговор.

– Баб, откуда я знаю, что им нужно. Да и вообще, я их не помню, не знаю. А они меня подавно.

Видя, что у бабки глаза покраснели, я сдалась: ладно, напиши, что им надо, и адрес.

– Так вот… – и бабка протянула мне смятую бумажку.

– Ой, баб, ты как всегда, столько всего понаписала.

– Олька, так бог все видит.

– Что-то у твоего бога плохо со зрением, нам бы кто чем помог. Ну, все, я двинула.

– Олька, а ты-то сама на похороны пойдешь?

– Баб, ты что, совсем?

– Так я и думала. Тогда, может, этот твой Димка меня отвезет, и мы на кладбище к Ноночке сходим и к Соцкому. К тетке твоей и отцу.