— Что ты здесь делаешь в одиночестве? — поинтересовался Серджо.

— Что делаю? Ничего особенного.

Паоло встал, недовольный тем, что кто-то прервал его мысли.

— Тысячу лет не виделись, — продолжал Серджо. — Чем занимаешься?

У него был самоуверенный тон человека, явно не страдающего комплексом неполноценности.

Паоло мог бы задать ему те же вопросы, но Паоло было все равно, какую стезю по окончании лицея выбрал Серджо. Школьный товарищ — это только школьный товарищ, друзьями они никогда не были. Спеша поскорее отделаться, Паоло ответил скороговоркой:

— Учусь в Милане. На философском.

Серджо, в свою очередь, поведал ему, что работает в редакции известного еженедельного журнала, тоже в Милане.

— А откуда у тебя такие средства, что ты можешь позволить себе учиться в университете? — нахально спросил Серджо.

Паоло подумал о матери и о бабушке, отказывавших себе во всем, лишь бы он продолжал учебу. Сам он экономил буквально на всем, но и при этом бывали дни, когда ему приходилось выбирать между сигаретами и горячим обедом.

— Это что, допрос?

— Почему допрос? Просто хочу помочь тебе, — объяснил Серджо. — Может, ты ищешь, где подработать. Я слышал, что мой журнал ищет корректоров. Если мне не изменяет память, по-итальянски в лицее у тебя было «отлично». Как ты смотришь на то, чтобы приобщиться к печатному слову? Должен сказать, что у Ровести неплохо платят. А кроме того, лиха беда начало: кажется, Хемингуэй тоже начинал корректором.

На Паоло произвело впечатление не столько имя великого американского писателя, сколько имя Ровести.

— Думаешь, меня возьмут? — спросил он.

— Позвони мне в понедельник утречком в редакцию, — предложил Серджо, протягивая ему карточку с номером телефона.

Паоло поблагодарил его и, попрощавшись, пошел к дому матери.

На обед, как всегда по субботам, были ушки, но на этот раз Паоло ел через силу. Обед сопровождался обычными разговорами о его учебе и о футбольном чемпионате Италии.

Как всегда по субботам, Паоло пришлось выслушать материнские рассказы обо всех родственниках и соседях, бабушкины жалобы на старость, на ревматизм, на то, до чего плохо устроен этот мир. Паоло делал вид, будто внимательно слушает, на самом же деле он думал о своем.

Потом бабушка перешла в кухню — мыть посуду, а Стелио, отчим Паоло, отправился играть с друзьями в карты.

Паоло остался вдвоем с матерью. Мать села в кресло со своим вязаньем, он, взяв книгу, устроился у окна, где было светлее. Внешне все выглядело как обычно, но Флора сразу почувствовала, едва увидела сына, что он странно возбужден.

— У тебя неприятности? — спросила она, первой прерывая напряженное молчание.

Он ответил не сразу — должно быть, искал слова.

— Расскажи про Джованни Ровести, — наконец сказал он.

Флора перестала вязать. Последовал долгий вздох.

— Ты давно знаешь?

— С одиннадцати лет.

— От кого?

— Мне сказала Зораида Росси.

Немногословность этого щекотливого разговора благотворно подействовала на Паоло, успокоила его.

— И ты столько лет носил это в себе и ничего мне не говорил? — промедлив, спросила мать. — Почему?

Что он мог ответить? Мать выглядела так молодо, что их часто принимали за брата и сестру. Паоло это было приятно, льстило его сыновней гордости. Он всегда видел ее в роли заботливой жены, хорошей хозяйки, любящей матери. А какие у нее были глаза! И до чего она была красивая!

— Неужели у тебя никогда не было потребности рассказать мне про моего отца и про свои отношения с ним? — спросил он с ласковым упреком.

— Мне было восемнадцать лет. В этом возрасте делают столько глупостей, — как бы оправдываясь, сказала она. — Особенно девушки, если они к тому же не уродки и пользуются успехом. И, разумеется, если они такие дуры, что им может вскружить голову мечта о богатой жизни.

Паоло закурил.

— Судя по тому, как мы живем, богатство обошло нас стороной. — В его голосе звучала ирония.

— Только что кончилась война, — продолжала мать. — Я мечтала стать киноактрисой. Убежала из дома, приехала в Рим. В Чинечитта я была уверена, что на этой киностудии меня ждут с распростертыми объятиями. Снимала вместе с подругой комнату. Надежда стать актрисой слабела с каждым днем: ничего, кроме массовок, да и то с огромными перерывами.

В Чинечитта я познакомилась с Ровести, он был издателем, но куча его знакомых имела отношение к кино. Как раз в то время один его друг финансировал картину из жизни Древнего Рима, и он заходил иногда на съемки, ему было интересно. Чинечитта — это целый город, игрушечная страна, разноцветный фанерный мир, грандиозная ярмарка надежд. Природа одарила Ровести привлекательной внешностью. Уже не молодой, за пятьдесят, он был похож на ребенка, получившего новую игрушку, — так занимало его все, что происходило в съемочных павильонах этого суматошного мира.

Когда нас познакомили, на нем был отлично сшитый костюм, на мне — туника, положенная по роли в массовке, где я изображала девушку-христианку. Перед ним все лебезили, все смотрели на него снизу вверх: царь и бог, да и только! Его остроты, даже если они были с бородой, вызывали подобострастный смех.

— И у тебя тоже?

— Он мне нравился, я была очарована им. Он внушал уверенность. Все старались угодить ему — знали, какой он богатый. Богатый и щедрый. Разве у него в услужении было бы столько людей, если бы он не задаривал их деньгами, не делал подарков?

— Я не про других, я про тебя хочу знать, — перебил ее Паоло, хотя нетрудно было догадаться, что она ответит.

— Я с ним переспала, — неожиданно резко произнесла мать. — В результате родился ты.

— Из твоих слов следует, что я родился не через девять месяцев, а буквально на следующий день.

— Ты прав, — согласилась она. — Но для чего тебе подробности? Какое это теперь имеет значение?

— Мне посоветовали устроиться на работу в издательство «Ровести».

Мать нахмурилась.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что ждешь от меня рекомендательного письма?

— У меня и в мыслях ничего подобного не было. Никогда. И сейчас нет. Время от времени я видел в газетах фотографии Джованни Ровести. Разглядывал их, пытался понять, похож ли я на него. Ничего общего.

— Так оно и есть. — Мать печально улыбнулась. — И слава богу. Он циник. С его подозрительностью он всегда боялся, что всем от него нужны только деньги. Когда я сказала, что жду ребенка, твой будущий папаша тут же меня бросил, заявив при этом, что он, видите ли, слишком стар, чтобы попасться на удочку. Я услышала от него еще одну ужасную вещь, и то была правда: «Когда у женщины рождается ребенок, она меня больше не интересует». Он объявил, что так было и с его женой, — правда, она успела родить ему троих детей. Он предложил мне деньги. Это был конец. Конец любовной истории и хороший урок для глупой девчонки, ничего не понимающей в людях.