Никон о раскаянии не помышлял, потому заботился об одном — не уронить собственного достоинства. Ведь это — все, что ему оставалось. Слишком долго он выжимал покаяние из царя. Опомнился в декабре 1664 г. Видно, аудиенция в Хорошево впечатлила. 18 (28) декабря 1664 г. около двенадцати часов ночи, то есть почти на рассвете, «собинный друг» пожаловал в Успенский собор, чтобы воссесть на престол, пустовавший шесть с половиной лет. Служивший всенощную митрополит Ростовский Иона, естественно, растерялся и не мешал владыке встать на патриаршем месте и начать распоряжаться. Только второе владение посохом митрополита Петра закончилось еще быстрее первого, часа через два-три. Алексей Михайлович, услышав о самовольстве, тут же велел незваному гостю возвратиться туда, откуда пришел. И «гость» подчинился.

Государь по-прежнему неплохо относился к изгнанному патриарху, но руководить московской державой, имея в партнерах столь импульсивную и эгоистичную особу, конечно же, не желал. Никон еще мог рассчитывать на приватную дружбу с прежним учеником, без претензий на власть. Увы, то, что осознал Неронов, патриарх-реформатор то ли не понял, то ли не захотел понять. Вот 12 (22) декабря 1666 г. и услышал о том, что патриаршего сана отныне лишается, а во избежание каких-либо эксцессов на манер пришествия в Успенский собор четыре года назад отсылается на вечное житье в Ферапонтов монастырь подле Белого озера.

Удивительный парадокс истории. Человек, спасший дело князя И.Б. Черкасского от краха, затем согрешивший и запутавшийся, однако не раскаявшийся, завершил политическую карьеру в опале и ссылке. Его соперник и враг, всемерно мешавший ему спасать страну, не брезговавший ничем ради достижения цели, тем не менее в конце концов пожалевший о содеянном, заслужил и прощение, и даже поощрение (звание архимандрита). А возгордившегося Никона как будто карало само Провидение. Стоило царю Федору Алексеевичу вознамериться приблизить к себе изгоя, с июня 1676 г. по воле патриарха Иоакима коротавшего дни в более строгой Кирилло-Белозерской обители, как жизненные силы оставили Никона, и но пути в Москву в стенах ярославского Спасского монастыря 17 (27) августа 1681 г. он умер. Между тем при дворе поговаривали о том, что молодой государь замыслил провозгласить старца чуть ли не русским «Папой или главой всех русских церквей»…

30 января (9 февраля) 1667 г. в Успенском соборе высшее российское духовенство вместе с греческими иерархами выбрало трех кандидатов в преемники низложенному патриарху — архимандрита Троице-Сергиевой лавры Иоасафа, архимандрита Богородицкого монастыря в Тихвине Корнилия и келаря Чудова монастыря Савву. О чем без промедления и уведомили монарха. Царь из трех предпочел первого — Иоасафа, которого на другой день, 31 января (10 февраля), объявили, 8 (18) февраля нарекли, а 10 (20) февраля 1667 г. рукоположили в патриархи всея Руси. Совпадение символичное: в день избрания патриарха — 30 января (9 февраля) 1667 г. — в деревне Андрусово под Смоленском русская и польская делегации заключили перемирие на тринадцать с половиной лет на условиях признания российской территорией воеводств Смоленского, Черниговского и всей Левобережной Украины. Киев Россия обещала вернуть Польше через два года. Таким образом, «Черкассы» с греческой обрядностью вливались в московский мир, уже усваивавший в течение десяти лет их систему православных ценностей. Со своей стороны Алексей Михайлович постарался максимально облегчить взаимную ассимиляцию двух русских цивилизаций. Для того создавал школы, привлекая туда ученых монахов из Малороссии, вывел в патриархи нейтральную фигуру, царской воле покорную, обезглавил движение, радевшее за незыблемость исконной старины. Одним словом, Тишайший претворил в жизнь, причем с солидным перевыполнением, планы двоюродного дяди — Ивана Борисовича Черкасского. Жаль, что не все воздавали должное свершению, добытому ценой немалых жертв, да и с грехом пополам, однако вернувшему русскому народу веру в себя и подготовившему его к дерзновенным и блестящим достижениям века следующего.

Любимый ученик Неронова, Аввакум, по амнистии возвратился из сибирских скитаний в Москву весной 1664 г., в апреле или мае. Зачем он понадобился государю? Традиционный ответ: для содействия в дискредитации Никона на предстоящем соборе. Ответ из разряда поверхностных. Хотя бы потому, что и без этого протопопа у патриарха всея Руси антагонистов из разных оппозиционных слоев хватало. К тому же в декабре 1666 г. без помощи фаворита чернеца Григория вполне обошлись. Обошлись бы и в 1664 г., ибо для переизбрания патриарха Аввакум не требовался.

Понять, ради чего Алексей Михайлович простил молодого проповедника, мы сможем, вспомнив, когда и при каких обстоятельствах царь помиловал священника — в конце 1659 или в первой половине 1660 г., в разгар битвы за Украину, в период между двумя катастрофами — конотопской и чудновской, после отъезда Никона в «отпуск» в Иверский и Крестный монастыри. Победа Польши означала избрание в Москве на Священном соборе патриархом «боголюбца», человека Неронова. И велика вероятность того, что нероновцы постарались бы устроить в московском государстве то же, что монах Савонарола полутора веками ранее учинил во Флоренции. Царство абсолютного аскетизма. Для предотвращения столь неблагоприятного развития событий Аввакума и вызволили из ссылки. Натиск церковной власти на светскую Алексей Михайлович попытался бы ослабить на манер истории Самко и Золотаренко — ссорой ученика с учителем, Аввакума с иноком Григорием.

Правда, пока протопоп три года добирался из земли Даурской до белокаменной столицы, много воды утекло. А главное, бесславно завершился поход Яна-Казимира на левый берег Днепра, предрешив тем самым исход спора за Патриарший престол. Заинтересованность царя в протопопе в одночасье пропала. Впрочем, ему дали шанс прижиться при московском дворе. И в Кремле разместили, и благословения испрашивали, и деньгами жаловали. Все напрасно. Аввакум ничем не соблазнился. Зато, возобновив проповедческую деятельность, на фоне помалкивавшего Неронова выдвинулся в лидеры старообрядцев, день ото дня расширяя число приверженцев, особенно среди знати. Не чурался и открытых диспутов с грекофилами в доме Ртищева. Под конец совсем осмелел и обеспокоил государя челобитной, призывавшей восстановить «старое благочестие», искоренив ересь, а патриархом провозгласить истинного «пастыря православного».

29 августа (8 сентября) 1664 г. протопоп удостоился того, чего добивался, — изгнания из Москвы официально в Пустоозерск, фактически в Мезень. Там и ожидал финала кампании по разгрому «боголюбцев». 13 (23) мая 1666 г. Большой Московский собор «изверг» его из сана и проклял. 26 августа (5 сентября) 1667 г. Алексей Михайлович приговорил строптивца к изоляции в Пустоозерске, теперь уже без всяких снисхождений. Неоднократные попытки братьев разных подмосковных монастырей, царских приближенных образумить священника не увенчались успехом. 12 (22) декабря 1667 г. вместе с тремя такими же, как он, упрямцами Аввакума привезли в заполярный острог. Здесь проповедник прожил свыше четырнадцати лет, большую часть в земляной тюрьме, и 14 (24) апреля 1682 г. взошел на костер.

Аввакум возглавил «боголюбцев» на стадии их агонии. Благодаря неиссякаемой энергии нового вождя она затянулась и обманчиво выглядела не концом, а началом. Между тем признаки обратного проявились уже в 1665 г. На Вологодчине и в Нижегородском краю (в районе Вязниковской слободы) вспыхнули «дехтярные струбы» с запершимися внутри отчаявшимися приверженцами двоеперстия. Не менее красноречиво о том же свидетельствовали перипетии Соловецкого бунта. Ведь обращение в свою веру Соловков — наивысшее достижение старообрядцев. Однако сочувствие им на острове не было поголовным. Община со дня знакомства осенью 1657 г. с изданными Никоном «Служебниками» раскололась на два лагеря. Большинство с архимандритом Ильей реформу отвергло, меньшинство приняло. Частичный реванш последние взяли при архимандрите Варфоломее 22 октября (1 ноября) 1661 г., добившись права петь «наречием против правленых печатных книг». Хрупкий мир просуществовал четыре года. Стоило Варфоломею поехать на собор, разбиравшийся с радикальной оппозицией, «ревнители благочестия» упразднили чуждое им «наречное пение», а Москву обременили жалобой на «пьянство» архимандрита, в хмельных загулах «истощившего» монастырскую казну и добрую половину хлебных запасов.