— Завтра.

Спорить с ней ему не хотелось.

Дельфина оделась к этому ужину так, точно собралась в ресторан «Савоя». Ее вид опечалил Эскофье. Она надела те самые украшения, которые он послал ей на Рождество, — каплевидной формы жемчужные серьги и подходящее ожерелье из гагата и жемчуга. Надела и присланные им в день ее рождения длинные черные перчатки из шевро. Эту покупку он отнес на счет «Савоя» и вписал в графу «кухонные расходы». «На кур-несушек», — написал он тогда; но теперь это отнюдь не казалось ему таким уж остроумным.

Платье на Дельфине было густо-синего цвета. У нее хватало и других платьев; Эскофье сам видел счета за них. И многие были в два раза дороже, чем это, синее. Но его они с Дельфиной когда-то покупали вместе. Платье было с глубоким декольте, обшитым кружевами, и с большим турнюром, хотя турнюров давно уже никто не носил. Фигура Дельфины изменилась далеко не в лучшую сторону после рождения их дочери Жермены, и платье не слишком-то хорошо на ней сидело, но по-прежнему было очаровательным. Эскофье тогда и выбрал его исключительно из-за чудесного синего цвета — в точности того же оттенка, что Средиземное море и небо над ним: сверкающий кобальт, воплощенный в шелке.

Эскофье явился, как всегда, в черном фраке времен Луи-Филиппа и в брюках со штрипками; усы его были старательно расчесаны и нафабрены. Он немного опоздал — никто не потрудился его позвать. Как никто не ждал и того, что он приедет домой. Все, за исключением Дельфины, уже приступили к еде, когда он подошел и занял место во главе стола. Стул под ним стоял неустойчиво и качался.

Дельфина, уложив наконец детей, тоже вышла к столу и, похоже, была весьма удивлена тем, что Эскофье уселся во главе стола. Она ничего не сказала и села на единственный свободный стул — по правую руку от мужа. На него она даже не взглянула, а он просто глаз с нее не сводил. За время его отсутствия Дельфина постарела, немного ссутулилась, и в волосах у нее кое-где пробивалась седина. Тонкие черты ее лица со временем стали более четкими, даже резковатыми. Эскофье уже успел позабыть, как быстро она загорает, какой смуглой становится под южным солнцем ее кожа, какой богатый оттенок расплавленного шоколада придает это солнце ее темным глазам.

Интересно, а каким она видит его, Эскофье? Наверное, теперь он кажется ей еще меньше ростом. А уж о седине и говорить нечего.

Ужин был совсем простой. Разумеется, лангустины — сейчас для них был самый сезон, — а к ним Дельфина приготовила роскошное рагу с помидорами, лимоном, душистыми травами и зернами какао; был также салат из листьев цикория, савойской капусты и красных цветков настурции. Уже один запах этого салата заставлял трепетать душу. Вино было местное — по дороге домой Эскофье заехал к одному из старых друзей. На десерт ничего сладкого не было; только свежие багеты, к которым подали черные оливки в сухом маринаде и легкое столовое масло beurre d’Isigny, да еще кусок грубоватого деревенского сыра.

Когда подали хлеб, Дельфина отломала горбушку. Понюхала. И заявила:

— Слишком сухой.

Эскофье отломал горбушку со второго конца. Откусил. Но по-прежнему не сводил с Дельфины глаз. За столом все продолжали болтать как ни в чем не бывало; на них никто не обращал внимания, так что никто и не заметил, как Эскофье взял руку жены, поднес к лицу и нежно потерся о нее щекой.

А она, спокойно глядя ему прямо в глаза, сказала:

— Ты сидишь на моем месте.

— А у тебя хлеб сухой получился! У тебя что, день сегодня плохой?

— Просто я хлеб давно не пекла.

— Нужно всего лишь следить за духовкой.

— Мне это совершенно неинтересно.

— В том-то все и дело. — Дельфина вскочила, явно намереваясь уйти, но Эскофье успел схватить ее за руку. — Хлеб становится пышным благодаря дрожжам. Но если дрожжей слишком много, это так же плохо, как и когда их слишком мало.

— Очень похоже на любовь.

Эскофье встал и спокойно сказал:

— Да, очень похоже. Хлеб — вещь вроде бы простая, а хорошо выпечь его непросто. Дрожжи, мука, вода — самые обычные вещи, а соедини их вместе, и получится чудо.

— Только в соответствующих обстоятельствах.

Он придвинулся к ней чуть ближе.

— Нужны всего лишь жар и терпение. Хлеб нельзя торопить; его нужно заслужить. Идеальный хлеб — это соблазн; процесс произвольно сдерживаемый и точно рассчитанный.

Он потянулся к ней, словно собираясь поцеловать, но не поцеловал. За столом стало тихо.

— И это тоже очень похоже на любовь, верно? — спросила она.

— Да, очень похоже.

Месяц в небесах над ними казался каким-то очень бледным и тощим.

— Уже поздно, — сказала Дельфина и отстранилась от него. Потом взяла со стола его тарелку и сунула ее прислуге. — Слишком поздно.

В ту ночь, когда все в доме уснули, Эскофье, не постучавшись, вошел в комнату жены.

— Пойдем со мной.

Он был по-прежнему в своем фраке времен Луи-Филиппа, в галстуке и в туфлях на высокой платформе.

— Зачем? Только потому, что тебе так захотелось?

— Нет. Потому что я хлеб испек.

И она последовала за ним — босиком, накинув свой лучший кружевной капот. Волосы у нее были распущены; длинные темные кудри, смазанные вазелином, поблескивали в лунном свете.

Выпечка хлеба. Совсем не то, чего ожидала Дельфина.

Эскофье подал ей фартук. Она тут же его вернула.

— Ладно, — сказал он и, аккуратно свернув фартук в четыре раза, положил его на кухонный стол, а сам открыл духовку, где сидели два каравая золотистого pain de seigle, ржаного хлеба. Эскофье быстро похлопал по караваям, прислушиваясь к идеально глухому звуку.

— Если поставить в духовку сковороду с водой, это поможет хлебу сохранить влагу. Если корочка не будет получать достаточно влаги, она потрескается.

— Так ты за этим ко мне пришел? Я знаю, как печь хлеб. Я все время бриоши пеку.

Он вытащил хлеб из духовки.

— Бриоши — это все равно что сладкая выпечка. Яйца и масло в тесте дают большую свободу.

— У меня получаются очень хорошие бриоши!

— И это достойно всяческой похвалы. Однако хлеб является жизненной необходимостью. Он нужен каждый день. Вот смотри: нужно отмерить ровно 400 г муки и ровно 280 г воды.

— Пусть лучше этим занимается служанка. Я все-таки поэт, а не повар!

Эскофье стоял к ней спиной, и Дельфина видела лишь элегантный покрой его фрака да редеющие седые волосы у него на затылке. «Семь лет», — думала она. А он, держа в руках горячий хлеб, внимательно изучал корочку. Жесткие мозоли сделали его руки нечувствительными к жару. Дельфина находила эти мозоли «неблагородными» — и все же мечтала о прикосновении этих рук.